Пастер - [85]

Ему нужно было сперва досконально изучить поведение хотя бы одного вида болезнетворных микробов, изучить так, чтобы можно было командовать им, как он научился делать это с возбудителями пебрины и флашерии. И тогда он сможет перейти от животных к человеку. И пусть все медики мира устраивают ему обструкции, пусть он погибнет на этом деле, зато будут спасены миллионы человеческих жизней, его сверстников и их детей, и детей их детей, и так во веки веков…

И он потихоньку, хотя, казалось бы, и стремительно, изучал сибирскую язву, раз уж судьба подкинула ему эту возможность.

А судьба словно бы нарочно подкидывала ему одну возможность за другой.

В те дни он писал своему школьному товарищу Жюлю Верселю:

«Я очень занят. Еще ни разу в течение всей моей научной карьеры я не работал так много, как сейчас, и ни разу не был заинтересован своими исследованиями, которые, надеюсь, прольют новый и яркий свет на некоторые отрасли медицины…»

И в эти же дни в Академию наук прислал длинный доклад какой-то школьный учитель, ветеринар из провинции Альфоре, некто Колен. На 17 страницах он доказывал, что в результате пятисот проделанных им опытов по сибирской язве он убедился, что утверждения Пастера ничего не стоят. Никакие бактерии тут не играют роли, есть только некий таинственный фактор в крови больных животных, который и вызывает заболевание. Он приводил описание своих опытов: он смешивал каплю больной крови с водой и заражал этой жидкостью животных, и они заболевали. Хотя в этой крови ему далеко не всегда удавалось обнаружить бактерии. Стало быть, говорил Колен, дело не в них, а в самой крови — носительнице невидимого болезнетворного начала. Вопрос о спорах он оставлял без внимания.

Когда Пастеру в Юру написали об этом докладе, он рассвирепел. Он шагал по кабинету, где перед ним стояли Жубер и мадам Пастер, и, размахивая руками, доказывал им то, в чем они давным-давно были убеждены.

— Неужели они все думают, что я стал бы выступать перед ними с докладом, который я тогда сделал от своего имени и от имени вас, дорогой Жубер, если бы сообщенные мною факты требовали еще дальнейшей проверки и если бы на них могли оказать хоть какое-нибудь влияние возражения господ Коленов?! У меня нет никаких знаний ни в медицине, ни в ветеринарии, и меня немедленно обвинили бы в чрезмерном самомнении, как уже не раз обвиняли, если бы я осмелился говорить то, в чем уверен только наполовину. Все врачи и ветеринары немедленно и с полным правом закидали бы меня камнями, если бы я выступил со спорными данными. Ведь этот Колен все на свете извратил! Его опыты, как нарочно, сделаны так, чтобы оставить широкое поле для сомнений в причинах заразности взятой им крови… Разве мы так проводим свои опыты? Вот что, дорогой Жубер, давайте поставим еще раз наши культуры, пересевая их до ста раз…

И, засучив рукава, они снова взялись за повторение старых опытов: брали каплю крови, разводили ее в бульоне, потом каплю такого бульона разводили в следующем сосуде, и так до ста раз. И сотая культура, где уже не было и следа первоначальной крови, а только бульон и чистейшие, свеженькие бактерии, убивала наповал кроликов и свинок, как и самая кровь, взятая от больных животных. И культура и кровь убитых животных были перенаселены бактериями сибирской язвы.

Сделав эту новую серию опытов, Пастер еще раз убедился в своей правоте и успокоился. Но стоило ему вернуться в Париж и появиться в Академии медицины, как весь его покой мгновенно улетучился. Колен, оказывается, выступал почти на каждом заседании, где так или иначе упоминалось имя Пастера. Он как будто нарочно говорил все наоборот тому, что утверждал Пастер. Это доходило до нелепостей, до абсурда, но его, как ни странно, слушали, а Пастера заставляли отвечать.

Это было бесконечно утомительно, это действовало на нервы, у Пастера случались припадки ярости после таких встреч с Коленом.

Но что он мог сделать? Колен как-никак был ветеринаром, а Пастер — всего лишь химиком, вторгнувшимся в чужую область. Он вынужден был отвечать, он вынужден был притворяться сдержанным. Это стоило ему новой волны бессонницы, новых приступов головной боли; а его близким — новых опасений за его здоровье и жизнь.

Наконец, доведя всю эту историю до анекдота, Колен сам себя изжил.

Во всем виновата была… курица. Курице суждено было сыграть решающую роль в работах Пастера. Но это была еще не та курица, — это была другая, обыкновенная здоровая пеструшка. Как-то раз Пастер сказал, что птицы, в частности куры, не болеют сибирской язвой. Раз Пастер сказал «нет», Колен обязательно должен был сказать «да». Он и заявил, что господин Пастер, как всегда, впадает в ошибку, — он, Колен, берется доказать, что кур можно заразить «сибиркой»…

Пастер ухватился за эту возможность раз и навсегда поставить на место надоедливого противника. Он предложил Колену произвести такой опыт и представить курицу, которую удалось заразить сибирской язвой.

— Не сомневайтесь, я вам доставлю ее на будущей неделе, — самоуверенно заявил Колен.

Прошла неделя, за ней другая — ни Колена, ни курицы. На ближайшем заседании Академии медицины Пастер спросил: