Пассажиры первого класса на тонущем корабле - [49]

Британия закрепила своё положение доминирующего инвестора и основного рынка для Латинской Америки, когда Франция, потерпев поражение в Семилетней войне, уступила своё значимое военное или экономическое присутствие на Американском континенте. Сразу же после этой войны Британия, стремившаяся пропускать через свою территорию товары из Испанской Америки и французских владений в Карибском бассейне, приняла Акт о свободном порте 1765 года, который позволил испанской и французской колониальным элитам швартовать свои корабли в британских портах без угрозы их конфискации и без необходимости платить пошлины. Попытки Испании повлиять на колониальных администраторов, чтобы те заставили управляемые ими территории торговать исключительно с Испанией, провалились — прежде всего потому, что у Испании для навязывания своего диктата на Американском континенте не было необходимого бюрократического корпуса и политических рычагов. Кроме того, поддержка Испанией Франции в предоставлении помощи тринадцати британским колониям в Северной Америке привела к тому, что британцы предприняли военные акции на море, которые фатальным образом нарушили прямую торговлю между Американским континентом и Испанией — некоторые колониальные элиты обанкротились, что создало возможность для уверенного доминирования в Испанской Америке британских купцов и финансистов.[159]

Параллельно коммерческому отпадению Испанской Америки от метрополии происходило формирование политической автономии Мексики и Перу от Мадрида. Доля доходов государства от Мексики, направлявшихся в Мадрид или в новую испанскую колонию на Филиппинах, упала с 55% в 1611–1620 годах до 21% к 1691–1700 годам.[160] В Перу с 1650 по 1700 годы доходы государства снизились на 47%, а отчисления в Испанию — на 79%.[161] В течение XVII века испанский колониализм стал для Мексики и Перу существенно более лёгким бременем.

В Севилье её собственных купцов в роли управляющих и бенефициаров перевалочного пункта американской торговли быстро вытеснили генуэзцы, которые в сравнении со своими испанскими конкурентами обладали совершенно иными масштабами доступа к капиталу и коммерческих взаимосвязей с рынками по всей Европе. Габсбурги приветствовали генуэзцев, поскольку у последних было существенно больше возможностей покупать государственные долговые бумаги, чем у незадачливых испанских купцов в Севилье.[162] Поэтому политические и финансовые выгоды от обслуживания королевских долгов сосредоточились в руках генуэзцев, что ещё сильнее замедляло превращение севильских купцов в элиту национального масштаба.

Любым действиям севильских купцов препятствовала негибкость элитных и классовых отношений в Испании. Севильские купцы не были способны мобилизовать те факторы производства и политического влияния, которые были необходимы для извлечения выгод из открывшихся благодаря американским сокровищам и американским рынкам возможностей простимулировать мануфактурное производство. У севильских купцов не появилось ни финансовых или политических рычагов влияния на власти Испанской империи, ни хоть какого-то контроля над американскими олигархами и колониальными властями. Слабость севильской купеческой элиты, которая могла овладеть богатством и могуществом аристократии и духовенства благодаря реальной гегемонии над испанскими рынками, погасила последнюю удачную возможность Габсбургов поспособствовать внутренней политической реорганизации в Испании.

Джеймс Мейхоуни,[163] как уже отмечалось в предыдущей главе, обнаруживает ещё один фактор за рамками структуры отношений между элитами в Испании, который ставил в безвыходное положение попытки Габсбургов более существенно контролировать американских колонистов. Речь идёт об уже существовавшей среди коренных народов до испанского завоевания сложной системе владычества, обеспечивавшей те человеческие ресурсы и социальные институты, которыми конкистадоры могли завладевать в интересах своего владычества в колониях. Мейхоуни точно подмечает, что на южной оконечности Латинской Америки, где для обществ коренных народов были характерны меньшая плотность населения и меньшая сложность, колониальные элиты оказались неспособны создать режимы, которые в XVIII веке смогли бы сопротивляться попыткам королей-реформаторов из династии Бурбонов навязать колониям более жёсткий контроль. Поэтому на самом юге Американского континента Бурбонам удалось наделить назначаемых ими интендантов полномочиями для извлечения большего объёма доходов, пригласить испанских инвесторов и купцов, а также осуществлять настоящее управление колониями. В более старых колониях интенданты оказались куда менее эффективны, поскольку местные элиты обладали таким контролем над экономиками и колониальными правительствами, что их невозможно было оставить не у дел или ослабить с помощью стратегии «разделяй и властвуй». На протяжении XVIII века ключевые колонии Испании оставались преимущественно выключенными из экономики испанской метрополии, поскольку элиты колоний сложились ещё в правление Габсбургов, и устранить это обстоятельство либеральные реформы Бурбонов не смогли. Либерализм в конечном итоге оказался значим преимущественно для бывших периферий — например, он создал возможности для появления новой торговой элиты в Аргентине. Но в оставшейся части испанского колониального мира либерализм появился слишком поздно.