Пассажир без лица - [18]

Через минуту две женщины уже шли по скрипучему паркету коридора, куда выходили комнаты постояльцев. На стенах были лепнина и старинные картины в потертых рамах, изображающие сельские сценки, коров, лошадей и овец. Вся эта деревенская атмосфера, далекая от больничной суровости, придавала лечебному учреждению сходство со старой усадьбой. Тусклое освещение, характерное для заведений такого типа, уступило место маленьким лампочкам в консолях из акажу, освещавшим коридор через равные интервалы.

– Сейчас время коллективных игр в салоне. – Директор посчитала, что должна объяснить тишину за закрытыми дверями, мимо которых они проходили. – В своей комнате остается только мистер Дайс.

– На этаже сейчас никого больше нет? – удивилась Грейс.

– Разумеется, есть. Дежурная медсестра Кетти.

Она остановилась перед комнаткой, где белокурая молодая женщина с вьющимися волосами укладывала в шкаф коробки с медикаментами.

– Кетти, представляю вам инспектора Грейс Кемпбелл, – сказала директор. – Она из полиции, приехала навестить мистера Дайса. Миссис Кемпбелл, это Кетти Ходжес, дежурная по этажу сестра, которая все знает о своих пациентах.

Та обернулась и поприветствовала детектива; с ее губ явно готов был сорваться вопрос.

– Ничего серьезного, – опередила ее Грейс, которой хотелось поскорее остаться наедине с бывшим инспектором.

– А… ладно, – произнесла в ответ медсестра. – Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь ко мне, не стесняйтесь.

– Спасибо. Так его палата находится…

– Последняя справа. Самая большая и самая тихая.

– Я пойду туда одна, если вы не возражаете, – сказала Грейс, когда директриса двинулась вперед. – Перед уходом я зайду к вам.

– Хорошо, хорошо… как хотите. Значит, я вас оставляю.

– И последнее… У него диагностировали особые заболевания, вроде Альцгеймера?

– Нет. Однако это не значит, что он полностью в себе. Если вы знаете его досье так же, как я, то вам известно, что у этого человека… насыщенное прошлое.

Насыщенное. Насколько Грейс с сочувствием и пониманием относилась к подозреваемым, настолько же она не переносила, когда кто-то не решался называть преступления преступлениями, а изобличенных преступников тем, кем они были. Даже точные термины были недостаточно красноречивы, чтобы описать страдания жертв, тем более уменьшить их, а подобные уклончивые выражения были сродни новым актам насилия. Из-за нервного напряжения, в котором она находилась, ее раздражение сорвалось с губ быстрее, чем ей бы того хотелось:

– Изнасилование ребенка делает вас не человеком с насыщенным прошлым, а законченным мерзавцем, сломавшим невинную жизнь. Слова имеют значение, если мы хотим сохранить цивилизацию с человеческим лицом.

Директор и медсестра, разинув рот, остолбенели под твердым взглядом Грейс, на который она была способна, когда считала необходимым установить рамки.

– Да, вы правы, – сдалась директор. – Возможно, Кетти просто не хотела нас смущать, поскольку она, разумеется, в курсе преступлений своего пациента.

Грейс почти не слушала ответ. Этот обмен репликами еще больше усилил ее желание напомнить Скотту Дайсу о его преступлениях и заставить признаться во всем, что он скрыл от полиции в деле о похищении маленькой Хендрике.

– Я буду внизу, с другими пациентами, – сообщила директор.

Она ушла, а медсестра снова принялась укладывать в шкаф коробки.

Через секунду кипящая гневом Грейс была перед палатой Скотта Дайса. Она прижала ухо к двери, но не уловила ни единого звука. Та же мертвая тишина стояла и когда она ждала прихода своего мучителя перед железной дверью отвратительной камеры.

Взяв себя в руки, чтобы не поддаться злости и сохранить профессионализм, она дважды постучала.

Ответа не было. Грейс слышала только удары собственного сердца, внезапно участившиеся. Она заставила замолчать детские страхи, чтобы вернуться к реальности, взялась за дверную ручку, выдохнула из легких отравленный стрессом воздух и открыла дверь.

Комната была погружена в темноту. Единственным источником света была стоявшая на столике у изголовья кровати лампа. Ее тусклый свет оставлял во мраке углы помещения и едва высвечивал смутные очертания кровати, шкафа и стоящего у окна стола, возле которого в кресле-каталке неподвижно сидел Скотт Дайс.

Теперь, когда человек, частично ответственный за ее страдания, был в ее власти, Грейс не знала, что ей делать. Она поймала себя на желании подойти к нему со спины и задушить, выплеснув без остатка всю ту боль, что разрушала ее изнутри двадцать с лишним лет. Нет, она перестала бы быть собой, но разве то, что она вынесла, не оправдывало нарушение ею самых глубоких этических правил? Разве не почувствует она от этой инстинктивной мести большее облегчение, чем от рассудочной справедливости, тормозящей ее первобытные импульсы?

Выбитая из колеи этим внутренним огнем, едва не заставившим ее потерять самоконтроль, Грейс отступила на несколько шагов, готовая выйти из комнаты, чтобы не совершить непоправимое. Прислонившись спиной к двери, она дышала так шумно, что удивительно, как мужчина в кресле не заметил ее присутствия. Осознание этой простой детали позволило ей восстановить контакт с реальностью и напомнило, что она пришла сюда в первую очередь не мстить, а получить ответы на вопросы. Поэтому она заключила сама с собой сделку, решив, что сначала выслушает от него правду, а потом решит, как поступить дальше.