Пассажир без билета - [32]

Добрич, не отрываясь, смотрел на левую руку артиста, глубоко засунутую в карман брюк.

— Положи на стол, Левушка, — негромко предложил Бардиан.

— Спасибо, Феодосий Георгиевич, — так же негромко ответил Осинский и положил коробки и диплом на стол. Повернувшись к оцепеневшему Добричу, он крепко пожал его руку и спустился с эстрады. Добрич нагнулся к Бардиану.

— Нет... Не может быть... — прошептал он срывающимся от волнения голосом. — Неужели он... без руки?..

— Именно без руки, — ответил Бардиан.

— Стой, сыне! — неожиданно крикнул Добрич так громко, что все вздрогнули. — Стой!

Осинский остановился посреди зала. Звеня орденами и медалями, старик стремительно приближался к нему. Он задыхался от волнения. На глазах его были слезы. Они скатывались по усам, по щекам.

— Това не чувано[7]! Великий акробат — и без руки! Герой войны... да? Това не чувано!

Старик быстро говорил что-то, мешая русские и болгарские слова.

— Я и подумать не мог... Никто... Никогда... Все же видели, сыне, во время номера ты двигал левой рукой...

— Протез... Особой конструкции... — смущенно улыбнулся Осинский.

— Да это же подвиг... Това не чувано... — повторял старик.

И все, кто был в зале, встали, как один человек, восхищаясь подвигом артиста.

Гастроли в Польше закончились.

На Варшавском вокзале в ожидании экспресса «Берлин — Москва» советские артисты оживленно беседуют с польскими, венгерскими, болгарскими, чехословацкими друзьями. Добрич ни на минуту не отпускает Осинского.

— Ну, значит, поехал ты снова с Волжанскими, а дальше что было?

— Номер «Лягушки» вскоре сняли. Но ничего... Цирковые помогли... Нигде в мире нет таких людей, как у нас в цирке... Я очень страшился выступать без трико и без маски лягушки. Волжанский заставил. Придумал номер — «Двойной эквилибр» — для меня и для него. Выступали мы на двух тумбах, синхронно. Костюмы сшила Марина. Брюки и рубашки, рукава-буфф. Это чтобы протеза не было видно. Волжанский нарочно держал руку, как я, будто у него тоже протез, представляете! Вставали на одну руку. Я на правую, он — на левую. Стойки получались одинаковые. Все, что делал я, — делал и он. Будто отражение в зеркале. Потом пускали сольные трюки: «флажки», «углы», «каучук», «мостики»... Я в финале делал шпагат, Володя на моих плечах стойку... Вселил он в меня веру.

— Очень неплохой номер был, — сказал Бардиан.

— Ну, а потом что? — спросил Лазар Добрич.

— Потом Волжанский и художники из Иванова помогли с сольным номером, — продолжал Осинский. — Идея родилась от эмблемы киностудии «Мосфильм» — вращающейся скульптуры Мухиной. И от грузовика с выдвигающейся люлькой. Подал я заявку в главк. Утвердили. Направили в Центральную студию циркового искусства. Прикрепили режиссеров Баумана и Аркатова. Вместе голову ломали, рисовали эскизы. Помогли Карандаш, Анель Судакевич — замечательная художница! Сперва думали так: темнота. Экран. Кинокадры — наступление армии. Госпиталь. Я снят в наступлении и в госпитале. Потом — возвращение в Москву, тренировки, репетиции... Гаснет экран. Прожектора выхватывают пьедестал. На нем — я. На моей руке сидит белый голубь — символ мира. Голубь улетает. Начинается работа. В конце в моей руке появляется алый стяг...

— Очень красиво! Просто здорово! — воскликнул Лазар Добрич.

— И нам понравилось, — сказал Бардиан, — но вы не знаете Осинского! Решил делать номер чисто профессиональным, цирковым. Вот и получилась у него... эквилибристическая поэма или балет в воздухе, что ли... недаром на нем костюм Ромео...

— Словом, великолепный номер получился...

— Поезд! Поезд идет! — кричит кто-то.

— Он стоит всего четыре минуты, — волнуется Осинский, — надо успеть погрузиться. Наши вагоны — шестой и десятый. Шестой останавливается примерно здесь, десятый — вон там. Давайте перенесем вещи!

Мимо проплывают вагоны. Первый, третий, шестой, десятый...

— Просчитались! Бегом!

Весело смеясь, артисты быстро перетаскивают вещи.

— Скорее! Скорее! Подавайте чемоданы в окна!

— До видзеня! — кричат с перрона.

— Счастливо оставаться!

Экспресс «Москва — Берлин» набирает скорость. Скоро Брест. В вагон входят пограничники и таможенники.

— У-р-р-р-р-ра! — кричат артисты. — Мы дома! До-ма!

— Здравствуйте, товарищи! Показывайте золото!

— Какое золото?

— То самое, которое можно ввозить в Советский Союз в неограниченном количестве! Медали выкладывайте! Мы тут «болели» за вас. Поздравляем с успехом!

Все засмеялись, стали показывать награды и подарки.

— А теперь, ребята, в вагон-ресторан! Обедать! — сказал кто-то.

Проходя через мягкий вагон, Осинский заметил у окна невысокого, плотного, лысоватого человека.

— Разрешите пройти, — попросил он.

Человек обернулся. Лицо его пересекал красноватый шрам. Из-под сросшихся на переносице бровей смотрели огромные глаза. Они, казалось, насквозь пробуравили Осинского. Человек посторонился.

«На кого он похож?.. Где я уже видел эти глазищи?..»

Он взялся за дверную ручку.

— Минуточку, молодой человек!

«И голос знакомый...» — подумал Осинский, оборачиваясь.

Человек приветливо улыбался.

— Нехорошо, нехорошо старых друзей забывать! Не узнаешь? А ведь когда-то говорил: «Век помнить буду!»