— Здорово! — воскликнул Левка.
— Подожди. Еще не то будет! — сказал Владимир.
Сандро сел у ресторанного столика, взял ногами меню, полистал его, достал правой ногой из внутреннего кармана очки, подбросил их и поймал переносицей.
— Настоящий жонглер! — вырвалось у Левки.
— Да еще какой! Смотри, смотри дальше!
Дадеш снял с ноги часы, поднес их к уху, завел, переставил стрелки и положил на стол.
— А он и в жизни часы носит на ноге?
— Конечно. Не на протезах же!
К Дадешу подошла официантка, приняла заказ. Она никак не могла вытащить из бутылки пробку. Дадеш быстро ввинтил штопор, вырвал пробку, бросил ее вместе со штопором вверх, поймал пальцами на лету. Потом достал портсигар, вынул из него папиросу, размял, отправил в рот, достал спички, вытащил одну, подбросил коробку вверх и на лету зажег об нее спичку.
В зале дружно захлопали.
Дадеш подошел к мольберту и нарисовал угольком на бумаге портрет коверного клоуна. В конце номера выстрелом из ружья погасил свечку.
— Сила! Просто сила! — восторгался Левка. — А рисунки какие! Какой художник!
С этого дня Левка почти не расставался с Дадешем. Они рисовали, лепили головы лягушек, ходили стрелять в тир.
Однажды поздним вечером Левка проводил Сандро домой. Они стояли, курили. Из-за угла показались два пьяных парня.
— Дай прикурить! — обратился рослый к Дадешу.
Дадеш сдул пепел, перебросил языком папиросу из угла на середину рта, потянулся к парню.
— Эй, ты, «ручки в брючки», — грубо сказал парень, — не можешь дать прикурить по-человечески! — И толкнул его в плечо.
— Отойди лучше, плохо будет, — предупредил, бледнея Дадеш. — Понятно, да?
— Что?
Парень замахнулся, но ударить не успел: Сандро молниеносно сбросил туфлю, и ударил его в грудь. Тот упал навзничь. Приподнялся и, так ничего и не поняв, бросился наутек. Дружок последовал за ним.
— Вот это я понимаю! — восторженно воскликнул Левка.
— Я еще не сильно, — улыбнулся Дадеш. — И туфлю снял. А в туфле убить могу. Рычаг-то, знаешь, какой? Не то, что ваши руки!
Письмо от детдомовцев пришло во Владивосток 22 июня. И Левка тут же сел за ответ.
«Дорогие ребята! Я жив-здоров. Работаю и учусь в школе, кончаю ее. Если бы вы знали, как я рад, что у вас все в порядке! Когда меня в начале сорок первого приняли в комсомол, я получил телеграммы из разных цирков. У меня замечательные друзья — Волжанские и Сандро Дадеш. Дадеш отлично рисует. У нас выходит стенгазета «Арена», мы ее вместе оформляем.
Очень интересно ездить. После отпуска, который я провел у Волжанских в Иванове, побывал во многих городах.
Я очень много репетирую. Володя хочет сделать из меня настоящего артиста. Сегодня в восемь вечера у нас премьера. Ну, вот, пожалуй, и все!
Привет воспитателям.
Мы остановились в гостинице «Челюскин», но все равно пишите мне на цирк».
Около семи вечера он зашел за Волжанскими. Вскоре распахнулась дверь, и ворвался лилипут Вася.
— Ребята, война!
— Да ну тебя к черту! — не поверил Владимир.
Все пробежали в номер напротив. Из окна было видно, как мимо гостиницы мчались грузовики и трамваи, переполненные красноармейцами и краснофлотцами.
— Пошли в цирк, — сказал Николай.
Представление не состоялось: зрителей не было. Владивосток к ночи был уже в полной боевой готовности. Всюду затемнение. Только в одном из домов на Пекинской ярко горели окна.
— Закройте окна! Занавесьте окна! — закричали Левка и Владимир.
Не спеша выглянул пожилой японец. Улыбнулся.
— Засем паника? Все в порядке! — И задернул шторы.
— Тоже нападут, сволочи! — хмуро сказал лилипут.
Вскоре труппа Волжанских переехала в Москву.
Помимо выступлений в цирке, ежедневно по три-четыре раза артисты выступали в госпиталях.
Однажды, проходя по коридору госпиталя, тесно заставленному койками, Левка услышал, что кто-то зовет его. Он обернулся. В кресле на больших колесах сидел молодой человек с перекошенным контузией лицом.
— Подойдите, пожалуйста, сюда, с вами хотят поговорить, — сказал он, кивнув на койку рядом, на которой неподвижно лежал человек с забинтованным лицом.
Левка подошел.
— Говорят, вы из цирка? — спросил забинтованный раненый.
— Да.
— Кто вы?
— Осинский.
Раненый обрадовался.
— Я униформист Борисов. У Цхомелидзе был, помните? А Гусарова, ассистента коллектива, тоже помните, Левушка?
— Конечно.
— Убит... Под Смоленском, — сказал, вздохнув, раненый в кресле на больших колесах. — Вместе воевали... Однополчане... Вот так-то... Часто с Борисовым его вспоминаем... Мы двое в живых остались... Вот и привозит меня сестричка в это отделение побалакать. Главврач разрешил...
Борисов с трудом приподнялся на локтях. Его голос глухо звучал сквозь бинты.
— Познакомься, Левушка! Корешок это мой. Самосеев... Лев... А, Лев!.. Может, выступишь тут перед нашими? Тут, правда, одна слепота лежит, никто тебя не увидит, но это все равно... Мы хоть баян послушаем... Баянист-то с тобой?
— Здесь баянист...
— Ну, вот, видишь, до чего здорово! А я буду объяснять ребятам твои трюки. Я ведь всю твою работу помню... Все перед глазами...
— Обязательно выступлю! О чем разговор! — поспешно промолвил Левка.
Заиграл баянист. Раненые устроились поудобнее.
