Пасифик-Хайтс - [5]

— Хорошо. Вы правильно рассудили. Как давно у вас исчезли последние сомнения?

— Несколько дней… три дня назад.

Мартен посмотрел в окно. Капли дождя, подсвеченные снизу фонарями, падая, гасли, точно искры. Повернувшись к Вере, он наткнулся на ее прямой взгляд.

— В полицию вы не хотите идти, опасаясь, что дело получит огласку, — констатировал Фейн.

— То-то и оно. В моих заметках есть вещи, способные изуродовать человеку всю жизнь. Разве я могу допустить, чтобы записи попали в государственные организации и суды? Об этом не может быть и речи!

Вера тут же взяла себя в руки.

— Мистер Фейн, я сама не совсем понимаю, о чем прошу, но ведь должен быть какой-нибудь способ остановить негодяя, не сообщая пациенткам, что их досье похитили, устроить все так, чтобы никто не узнал о случившемся?

Вера излучала почти осязаемое напряжение.

— Как и вас, меня окружают тайны, — продолжала она. — Люди делятся со мной своими секретами каждый божий день. И каждый день год за годом десятки жизней складываются так, а не иначе благодаря моему умению хранить признания. Если я выдам то, что мне доверили по секрету, жизнь многих моих пациентов обернется иначе и, вполне вероятно, трагически.

Вера нацелила на Мартена свои черные глаза.

— Происки этого негодяя — еще один секрет, который я не намерена разглашать. Только на этот раз мне не обойтись без чужой помощи.

Вера Лист не спрашивала, правильно ли она поступает. Она испытывала страх, но, похоже, поняла, что другого выхода просто нет.

— У вас, я вижу, серьезные намерения, — ответил Фейн. — Однако прежде чем мы перейдем к делу, я должен вас предупредить.

Вера насторожилась.

— В первую очередь подобные операции никогда не проходят, как задумано. Несмотря на всяческие хитрые подходы и добросовестное планирование, обязательно возникнет какой-нибудь мерзкий казус. И если он выйдет боком, вам несдобровать. Учтите также, что этот путь может завести вас в дебри юридических претензий.

Вера приподняла подбородок.

— Хотя я не юрист, — продолжал Фейн, — сдается мне, что, позволяя этому субъекту рыться в ваших рабочих записях, вы сознательно нарушаете неприкосновенность сведений о пациентах. Когда взломщик, получив нелегальный доступ к вашим досье, совершит преступление, вас могут привлечь к ответу за пособничество. Если у вас есть подозрение, что этот человек планирует использовать ваши заметки в преступных целях, и вы не сообщили в правозащитные органы, вам могут предъявить обвинение в недонесении о преступном намерении.

— Вдруг это всего лишь подозрение?..

— Если вы полагаете, что вашим подопечным грозит опасность, но не предупреждаете их и не сообщаете, куда надо, вам могут предъявить обвинение в преступной халатности, а в худшем случае — пособничестве.

Вера вместо ответа закрыла глаза. Она надеялась услышать совсем не это.

Фейн заметил, что ритм, в котором поднималась и опускалась ее грудь, изменился, на лбу проявились легкие складки. Сколько женщин за годы существования старого отеля сидели вот так дождливым вечером у окна, пытаясь разобраться в хитросплетениях судьбы?

Вера открыла глаза.

— Вы несколько раз повторили «могут предъявить». Выходит, последствия нельзя предсказать заранее? Могут предъявить, а могут и не предъявить?

— Именно.

Вера взглянула на собеседника с новым интересом, уже спокойнее.

— Отчего-то мне кажется, что вы не любите говорить о своей личной жизни.

Мартен пропустил замечание мимо ушей.

— Значит, вам будет легче вообразить себя на месте человека, — продолжала Вера, словно молчание Фейна подтвердило ее догадку, — чей внутренний мир выставили на потеху публике, чье тайное «я» вдруг стало предметом всеобщих насмешек.

Женщина поднялась и подошла к окну. Прислонившись плечом к оконной раме, она скрестила руки на груди и замерла, глядя в дождливую ночь. Трикотажное платье, опускаясь до середины икры, элегантно облегало покатое бедро.

— Если сообщить в полицию, — сказала Вера, поворачиваясь к собеседнику, — взломщика поймают. Назначат открытый суд. Досье на пациенток затребуют по повестке. Элиза и Лора слишком богаты, слишком красивы и занимают слишком высокое положение, чтобы удержаться наверху, когда их потащат вниз. Пойдут утечки, откроются реальные имена. Их биографию начнут рассматривать под микроскопом, выискивая кусочки понепригляднее. Утечка из ручейка превратится в поток, масс-медиа устроят еще один балаган, каких мы уже повидали немало. Две жизни будут разорваны в клочья на сиюминутную потеху публике.

— Вы, похоже, не сомневаетесь в печальном исходе.

— Таков дух нашего времени. Наблюдать, как люди губят себя, как чужая жизнь катится в тартарары, — наше национальное хобби. Мы, словно наркоманы, подсели на чернуху.

«Очень трезвое наблюдение, — подумал Фейн. — Явно основано на суровом жизненном опыте. И ничего ведь не возразишь. Анонимность с приватностью оставались последним прибежищем здравого смысла в опутанном гиперссылками, болтливом, открытом для цифровых коммуникаций и охочем до скандалов мире. В наши дни сохранять анонимность так же сложно, как проявлять скромность, а их потеря необратима, как утрата невинности».