Пашкины колокола - [17]

- Осторожность твоя законная, Люсенька, - поддержал сына Андреич. Нынче полицейские ищейки во всякой рабочей одежонке за вашим братом охотятся! Принюхиваются, выискивают, где бы побольнее укусить!

Люсик с облегчением вздохнула.

- Ах, как я рада, что вы меня правильно понимаете, Андреевич! благодарно ответила она. - Я боялась...

Кузнец жестом остановил девушку и встал, тяжело опираясь ладонями о край стола.

- Все-таки мне по стариковскому делу на покой пора. Завтра чуть свет загудит Михельсон, потребует к наковальне на двенадцать часов... Так что извиняй, Люсенька, пойду завалюсь в свою берлогу, все кости с устатка ломит!.. Да и ты, хозяйка, приберешь посуду и ложись, не мешай им! Поутру-то Андрюхе мало-мало еды собрать требуется. Как же! Подавай им, кроме сына, "харч на двое суток"! Будь здорова, Люся! И ты, Алеша!

Дело у Люсик и Столярова оказалось простым, но опасным. В подпольных кружках Замоскворечья, узнав о новой мобилизации, напечатали - да и сейчас продолжают печатать! - на шапирографах и стеклографах антивоенные листовки. Их нужно каким-то образом раздать отправляющимся на фронт. Желательно доставить их и дальше, тем, кто мается и голодает в окопах, слушая посвист пуль.

Правда, еще со времен тифлисских госпиталей Люсик запомнила горьковато-усмешливую солдатскую присказку: "Нет, браток, та, что свистнула, она тебе уже не страшна, не убьет. Свистнула, считай пощадила, пролетела мимо! А ту, которая скосит да в братскую могилу уложит, ее свиста ты, друг, не услышишь, не успеешь!"

Молча выслушав Люсик, Андрей на минуту задумался.

- Вы не посчитайте, Шиповничек, что я чего-то боюсь. Нет! Не в том суть! Но тут вот какая, понимаете, загвоздка. Если, скажем, нам завтра листовки с собой взять, так ведь с нас в казармах перво-наперво гражданскую одежонку-то снимут, на шинели да гимнастерки поменяют. И пока мы нагишом, простите за слово, перед ними стоять будем, они все наше тряпье, все сумки переберут, перещупают. Верно? Значит, листовки вы нам попозже должны передать, когда царскими солдатиками оденемся. Так ли?

Люсик согласно склонила голову, а Андрей, помолчав, продолжал:

- И все же интересно прочитать, что большевики солдатушкам, бравым ребятушкам пишут!

- Что ж, это можно, - ответила, чуть помедлив, Люсик.

Пока она, отвернувшись, доставала из-за корсажа платья глубоко запрятанную листовку, Андрей приметил Пашку, примостившегося возле дальнего угла стола.

- А ты чего здесь уши растопырил, Арбузище?! - Он встал. - Брысь сей же час под одеяло, не твоего ума тут дело! Ну, кому сказано?!

Несмотря на просящий взгляд брата, Андрей силой затолкал его в спальный закуток, задернул занавеску.

- Чтобы немедля спать! А то провожать завтра не возьму! Понял?!

Пашка обиженно шмыгал носом.

- Так ведь и так и эдак не выходит! Батя же сказал: на завод завтра!

- Денек-другой обойдутся михельсоны без твоих рук! Сам батьке скажу. Один пойдешь провожать за всю семью... Сейчас ложись, спи!

Но было Пашке, конечно, не до сна. Переложив подушку от стены к занавеске, прилег, напряженно прислушиваясь.

Вернувшись к столу, Андрей подвинул лампу к себе, взял из рук Люсик серый, шершавый листочек.

- Лучше бумаги не могли найти! - словно извиняясь, шепнула девушка. - Да и напечатано не особенно четко. Стеклографы и шапирографы примитивные, самодельные, да и краска - третий сорт. И потом, вот что хочу добавить, Андрей! Мы это сочиняли не сами, а перепечатали выдержки из питерских листовок, они написаны очень сильно и убедительно.

- Какая разница - кто сочинял? - пожал плечами Андрей. - Была бы правда, чтобы до печенок доставала!

Он бережно разгладил помятый листок в падавшем от лампы круге желтоватого света, склонил над ним голову.

- Вы, Андрюша, вслух, - через минуту попросила Люсик. - Тихонько, чтобы не помешать вашим... - Она показала глазами на дальний угол, где стояла за пологом кровать стариков. - Еще раз хочется послушать, как звучит. И читайте, пожалуйста, с самого начала, Андрей.

Пашка вплотную прильнул к занавеске. Так ему было слышно любое, даже произнесенное шепотом слово.

Покосившись на полог в углу, глухо кашлянув, словно в горле застрял комок, Андрей начал:

- "Товарищи солдаты и матросы! Уже третий год длится мировая война, и все не видно ей конца. Миллионы людей убиты и искалечены на полях сражений, сотни городов, сел и деревень обращены в развалины, цветущие страны превратились в пустыни. Третий год народы Европы, одетые в солдатские шинели и скованные цепями военной дисциплины, посылают в так называемого врага губительный ураган свинца и стали, душат друг друга газами и употребляют десятки других способов взаимного истребления. И все новые и новые массы людей вливаются на место убитых и раненых, выбывших из строя, принося свою жизнь на окровавленный "алтарь отечества"..."

Уличные шумы за окнами давно стихли - ни людского говора, ни грохота ошинованных железом колес ломовиков. И в подвале совершенно тихо, только тиканье ходиков да глухой взволнованный голос Андрея, наливающийся силой от фразы к фразе. Андрей сам этого не замечал, как не замечали ни Люсик, ни Алеша Столяров, сидевшие рядом с ним.