Пашка из Медвежьего лога - [4]
— Ну как, Василий, поедем? — спросил я.
— А как же иначе?!
— Тогда по случаю нашего знакомства, думаю, не откажетесь рюмочку пропустить. Пьете? — спросил я старика.
Тот смешно прищелкнул языком и, разглаживая влажную от мороза бороду, хитровато взглянул на меня.
— Случается грех… Не то чтобы часто, а приманивает.
Я налил ему полстакана спирта и хотел было развести водою, но он энергично запротестовал:
— Что вы, что вы, зачем добро переводить?.. Старик опрокинул стакан, громко крякнул, вытер губы, а бутерброд переломил пополам и сунул в рукавицу.
— Иди, Василий, собирайся побыстрей.
— Я не задержу.
Василий Николаевич вышел вместе со стариком.
— Пашка пусть зайдет погреться! — крикнул я им вслед.
Вот, думаю, подвалила удача. К счастью, у меня есть разрешение на отстрел двух козлов. Достаю ружье, осматриваю, начинаю переодеваться. Хорошо поразмяться в тайге! Меня захватывает радость предстоящих охотничьих приключений. Чего только не услышишь, не увидишь в тайге за день! Я истосковался по лесу, по стуку дятла, даже по усталости. Воображение — не замедлило вылепить картину охоты, сбитого удачным выстрелом козла и костер в лесу под кудрявыми соснами…
Слышу, приоткрылась дверь, и в комнату просунулся парнишка, закутанный с ног до головы в дорожную доху. Он сбросил ее у порожка, повернулся, и я увидел конопатое лицо.
— Копейкин?! Так это ты и есть Пашка? — Пашка я, из Медвежьего лога.
— Почти графский титул! Ну, садись! — пригласил я.
На нем были та же защитного цвета широченная телогрейка с чужого плеча и большие унты, вероятно, дедушкины обноски. Поверх этого странного костюма, напоминающего водолазный скафандр, торчала на тоненькой шее голова с беспорядочно взбитыми русыми волосами, с острым птичьим носом, обрызганным мелкими веснушками, и с ямочкой на округлом подбородке. Во всей его фигуре было что-то стремительное, как у стрижа в полете.
Серые ястребиные глаза — мгновенно пробежали по всем закоулкам комнаты, по всем предметам, но не выдали любопытства, точно ничто их тут не удивило.
— У вас тепло, — сказал он, долго усаживаясь на стуле. — Вы не торопитесь: пока дедушка добежит до лога, мы лучше тут подождем, в тайге враз продует.
— Куда же он побежал? — удивился я.
— Мы-то поедем прямиком, до седловины, а он по Ясненскому логу пугнет на нас коз.
— Пешком и побежал?
Пашка улыбнулся, набрав полную грудь воздуха.
— Дедушка у нас все пешком, сроду такой. До Медвежьего лога, где наше зимовье, двенадцать километров, а за тридцать лет, что живет дедушка там, он на лошади ни разу туда не ездил. Когда Кудряшка была молодой, следом за ней бегал. А теперь она задыхается в хомуте, спотыкаться стала. Так он пустит ее по дороге, а сам вперед рысцой до зимовья. Она не поспевает за ним.
— А как зовут твоего дедушку?
— Не могу выговорить правильно, сами спросите. Его все Гурьянычем по отцу величают. Сказывают, он будто был одиннадцатым сыном, родители все имена использовали, ему и досталось самое что ни на есть трудное. Ниподест, что ли!
— Анемподест?
— Да, да… Он у вас ничего не просил? — вдруг осведомился Пашка.
— Нет.
— А ведь ехал с намерением. Значит, помешкал… У нас на смолокурке все к краю подходит: зимовье на подпорках, бабушка старенькая, да и Кудряшка тоже. А Жучка совсем на исходе, даже не лает… Так мы с дедушкой хотели щенка раздобыть. Говорят, у вас собаки настоящей породы. — И паренек испытующе посмотрел мне в глаза.
— Собаки-то есть, Пашка, но когда будут щенки, не знаю. Да и будут ли?
— Бу-у-дут, — убежденно ответил Пашка. — К примеру, наша Жучка каждый год выводит щенят, да кому они нужны! Хочется породистого. Мы уже и будку ему сделали и имя придумали: Смелый!.. Значит, еще неизвестно?
— А зачем тебе собака?
— Как же в тайге без нее?
— Ты ходишь в тайгу?
— Каждую осень промышляем белку, когда и колонка добудем, ну и птицу боровую. А в прошлом году росомаха попалась. — Последнее слово он произнес не без гордости. — Уж намаялись с ней.
— А сколько тебе лет?
— Тринадцать. Я по тайге сызмальства хожу. Пока он рассказывал о своей жизни, я переоделся.
— Чаю со мной выпьешь?
— С сахаром? — оживился он. — А что это у вас, дядя, за коробка нарядная?
— С монпансье.
— Знаю: кисленькие леденцы, — Он громко прищелкнул языком.
— Могу тебе подарить.
— С коробкой?
— Да.
— Что вы, ни-ни! — вдруг спохватился он. — Дедушка постоянно говорит, что я за конфетку и портки свои продам. Брать не велит. А чаю с монпансье выпью… Какие у вас маленькие чашки! — заключил он неожиданно.
Пил Пашка из блюдца долго, вольготно, даже вспотел и все время шмыгал носом. А беспокойные глаза продолжали шарить по комнате.
— У вас, видать, настоящая дробовка? Наверно, тыщу стоит? — И, покосившись на мое ружье, затяжно вздохнул. — А дедушка с пистонкой промышляет. Она еще дедом его с турецкой войны привезена, кремневкой была, потом ее на пистонку переделали. Старая она у нас, к тому же еще и грозой ее чесануло: ствол сбоку продырявило и ложу расщепило. И стреляет смешно: сначала пистон треснет, потом захарчит, тут уж держись покрепче и голову нужно отворачивать — может глаза огнем вышибить… Нашей пистонке трудно запалиться, а уж как стрельнет — любого зверя сразу сшибает.
