Пасхальные стихи русских поэтов - [10]

Дай свободы и стремленья,

Дай веселья Твоего,

О, спаси нас от бессилья,

Дай нам крылья, дай нам крылья,

Крылья Духа Твоего!

Николай Минский (1855–1937)

Гефсиманская ночь

Восстав от вечери последней,

Он шел врагов своих встречать,

Слова любви венцом страданий увенчать.

С ним шли ученики. Прохлада ночи летней,

Сменивши знойный день, струилася вкруг них.

И спящий мир в тот час прекрасен был и тих.

Бледнея, месяц плыл по голубой пустыне.

Бессонный ключ, звеня, тишь ночи нарушал,

И где-то мирт расцвел, и бальзамин дышал.

Он шел, дивясь душой. Нет, никогда доныне,

Привыкши созерцать бесплотные черты,

Не видел на земле он столько красоты.

И путь Ему лежал вблизи дворца Пилата.

В дворце шла оргия. За мраком колоннад

Гремела пиршества палата,

И шепота любви был полон темный сад.

То звук лобзания, то смех гетеры хитрый

Раздастся и замрет за мраморной стеной.

Но вот стихает пир. Рыданье нежной цитры

Влилось в немую ночь дрожащею волной.

И голос женщины, печальный и зовущий,

Запел под лепет струн, и разбудил он вдруг

И воздух дремлющий, и сонных маслин кущи,

И звезды, и луну, всю ночь, весь мир вокруг.

И мир, отдавшись весь тем звукам, полным яда,

Казалось, трепетал и страстно вторил им:

«Да, средь земных скорбей одна лишь есть отрада.

Да, только тот блажен, кто женщиной любим,

Кто ночью темной, ночью лунной

К устам возлюбленной прильнет

Иль внемлет, как она поет

Под ропот цитры тихоструйной…»

И он ускорил шаг, печали не тая, —

Но песня вслед за ним вилася, как змея.

Чрез город дремлющий теперь вела дорога,

Но город не дремал. Был Пасхи первый день,

И всякий средь семьи вкушал покой и лень,

На кровлю вышедши иль сидя у порога.

И в чуткий слух лились то звонкий детский смех,

То оклик матери, то песенка простая, —

Те звуки и слова, которые для всех,

Кто в мире одинок, звучат как песни рая.

В них слышен был призыв, была мольба слышна:

«Сюда, страдалец, к нам. Одно есть в жизни счастье —

Семьи приветливой любовь и тишина,

И ласки чистые, и кроткое участье…»

А Он спешил вперед, исполненный тоски.

И, отставая, шли за Ним ученики.

На Масличной горе, вблизи вершины черной,

Две старых маслины, обнявшися, росли.

Устав за долгий день учить народ упорный,

Здесь, пред лицом небес и пред лицом земли,

Молиться Он любил всю ночь, пока с востока

Не брызнут стрелы дня и облака зажгут

И тени от холмов по долам побегут;

Тогда в тени олив Он засыпал глубоко.

Туда Он шел теперь. он жаждал пред Отцом

Молиться и рыдать наедине в пустыне

И воскресить в душе, пред тягостным концом,

Святой восторг, с каким Он ждал конца доныне.

И вот, уж миновав Иосафат пустой,

Он полгоры прошел, скорбя невыразимо,

Как вдруг, из тьмы кустов, ученикам незримо,

Явился злобный дух, и дерзкою пятой

Касаться он дерзал следов пяты нетленной.

Он видел, он постиг, как страждет друг вселенной,

И мрачным торжеством глаза его зажглись,

И, следуя за Ним, шептал он: «Оглянись!

Прекрасна ночь – и жар любовный

В людских сердцах сильней горит,

И сон блаженный, сон греховный

Над спящим городом парит.

Грудь ищет страстно груди знойной,

Горят уста, и взор погас…

Куда, мечтатель беспокойный,

Куда бежишь Ты в этот час?

Исполнен к грешникам участья,

Ужель Ты смерть готов принять,

Чтобы избавить их от счастья,

Чтоб цель у жизни их отнять?

О, Ты не знаешь власти чудной

Земной любви, земных утех,

Как грех силен, как сладок грех…

Верь, быть подвижником нетрудно

Тому, кто прожил жизнь, как ты,

Скитальцем нищим и бездомным,

Кто потуплялся взором скромным

Пред дерзким взором красоты

И убегал перед соблазном.

Нет, Ты вернись в толпу со мной,

Ты Сам сперва в потоке грязном

Исчезни мутною волной.

Изведай все: мученья страсти,

Объятий вечно новый рай,

И месть, и зависть испытай,

И упоенье гордой власти.

Тогда реши: пустой ли звук

Тщета грехов и заблуждений,

И можно ль отказаться вдруг

От раз вкушенных наслаждений.

Тогда узнай, легко ль спасти

Чистейшей жертвой мир нечистый

И с проторенного пути

Увлечь толпу на путь тернистый.

Иль Ты мечтаешь, что она

Забудет все – очаг семейный,

Науки тайной письмена,

И славы гул благоговейный,

И шум пиров, и страсти бред,

И вдруг, восстав из грешной бездны,

Пойдет за призраками вслед —

Куда? в какой-то мир надзвездный?

И Ты мечтал о том, скромнейший изо всех?

Гордыня дикая! Гордыни ослепленье!

Покуда мир стоит – всесилен грех,

И бог земной – земное наслажденье.

Вернись! Вернись! Вернись! Тебе я счастье дам…»

Так злобный дух шептал, и горестный Учитель

Промолвил, обратясь к Своим ученикам:

«Молитесь! Близко искуситель».

И стал молиться Сам. Но только слезный взор

Он поднял вверх, согнув дрожащие колени,

Как снова выступил из мрака злобный гений,

И крылья черные над плачущим простер,

И слезы высушил своим дыханьем льдистым,

И чистый слух язвил злоречием нечистым.

«Смотри, – коварный дух сказал, —

Встают виденья дней грядущих.

Ты видишь пиршественный зал,

Гостей хохочущих и пьющих?

Их тесен круг. Седой старик —

Хозяин пира. С лаской пьяной

Вот он щекой своей румяной

К груди красавицы приник.

То – дочь его: лишь преступленье

Осилить может пресыщенье.

Вот засыпает он. Не верь!

Прикрыв зрачки, как хищный зверь,

Он смотрит с злобой беспокойной,

Как сын его, отца достойный,

Радушно потчует гостей,

Торопит шуткой пир усталый