«Пасхальные колокола» и другие рассказы - [22]

– Ну, вот! Он и в самом деле! Разве можно такие вещи в православном доме иметь? Купи-ко только, так я, ей-ей, сейчас к маменьке на Охту сбегу.

– Не сбежишь, коли хвост пришпилют. Ну, что, господин чучельник, берешь пару зеленых?

– Митрофан Иваныч, да что ты, белены объелся, что ли? Говорю тебе, что дня дома не останусь.

– Врешь, останешься. Я еще так думаю, чтоб над нашей кроватью на стене ее утвердить, и будешь ты спать в лучшем виде наподобие нимфы. Только та при белом лебеде существовала, а ты, как попроще, при сером орле существуй. Почтенный, возьми за птицу-то красненькую, – обращается купец к торговцу. – Уважь. Уж больно мне хочется жену-то подразнить, а двадцать рублей цена несообразная.

– Не могу-с. Восемнадцать рублей, ежели хотите, я возьму, а дешевле, ей-ей, нельзя.

– Ну, значит, не рука, разойдемся. Был бы пьян, так купил, потому в хмельном образе я назло жене и сторублевые зеркала бил, а теперь тверезый. Разойдемся. Адье, господин немец. Ой, бери красненькую с блажного купца! Красненькая большие деньги. На нее к Пасхе три окорока ветчины купить можно да пару десятков крашеных яиц.

Торговец молчит. Купец и купчиха отходят.

Против большой птицы стоит лакей в ливрее и с галуном на шляпе, держит в руках покупки и ожидает барыню, зашедшую в магазин. В толпе, мимо него, двигаются молодая и красивая мамка в шугае и повойнике и рядом с ней горничная с вздернутым носиком. Они тоже останавливаются перед птицей.

– Ай, страсти какие! – восклицает горничная. – Смотри-ко, мамка, какой ястреб выставлен и воробья клюет.

– Это не ястреб, Аннушка, а по-нашему, по-деревенски, оборотень называется, и на чью он крышу прилетит и каркать начнет, тому и смерть приключится, – поясняет горничной мамка. – У нас в деревне как увидят его, так и ждут себе смерти. Но ежели кто до зари сорок пауков успеет убить, тому смерть на три года отдаляется.

– А нам-то не будет худо, что мы на него смотрим? – спрашивает горничная. – Смотри, чтоб у тебя молоко не испортилось.

– Да ведь это не настоящий оборотень, а игрушечный.

К горничной и мамке наклоняется лакей и шепчет:

– Это не оборотень-с, а птица казор, и на тот сюжет он поставлен, чтобы женское коварство изобразить над нашими чувствами. Теперича та самая птичка, что в когтях у казора, мужчинскую судьбу изображает, и как этот самый казор клюет воробья, так точно вы наше сердце расклевываете.

Мамка и горничная улыбаются.

– Ах, оставьте, пожалуйста! Мужчины коварственнее нас, – говорит горничная. – К вам в когти попасться – так сейчас несчастной объявишься.

– Большая ошибка с вашей стороны. Женские когти много страшнее. Мужчина иногда и кулаком действует, но напрямик, а ваша сестра исподтишка норовит.

Молодой детина в новом нагольном тулупе продает раскрашенные портреты иностранных генералов. У него же на столике рамки, фотографические карточки актеров и писателей и так картинки, изображающие немецкие идиллии. К нему подходят пожилая женщина и девушка.

– Есть у вас фотографическая карточка Тургенева? – спрашивает девушка.

– Тургенева?.. – заминается детина. – Есть-с. Вот пожалуйте, – предлагает он какую-то карточку с изображением мужчины в усах.

– Да это не Тургенев. И не стыдно тебе надувать!

– Как не Тургенев? Самый настоящий Тургенев. Ведь Тургеневы, сударыня, тоже разные есть. Есть в триках, при всем своем голоножии, есть в сюртуке, а то так и в мужицком костюме. Вот этот самый ходкий, его больше всего покупают.

– Да что ты меня морочишь? Ведь Тургенев не актер, чтобы ему в трико быть.

– Зачем мне вас, сударыня, морочить? А только у нас этот портрет в лучшем виде за Тургенева идет. Вам Петипу не надо ли? В четырех сортах есть. И дешево бы отдал. Вот этот товар в прошлом году куда какой ходовой был, а ныне совсем с рук нейдет. Приелся, что ли, уж и не знаем, право. Нынче все Наума Прокофьева вместо Петипы спрашивают, да где его возьмешь. Будь сотня, в день продать можно бы было. Вот на Науме Прокофьеве это я действительно согрешил и двух литераторов за него продал.

– Так нет Тургенева-то?

– Такого нет, какого вам требуется. И нигде не найдете.

Женщина и девушка отходят.

Николай Лейкин. После светлой заутрени

огатый ремесленник Панкрат Давыдыч Уховертов только что вернулся в сообществе своего семейства от заутрени в Светлое Воскресенье.

– Христос воскрес! – воскликнул он отворившей ему двери кухарке и начал христосоваться, подставляя ей щеки, но тут же прибавил: – Чего же ты, дура, губами чмокаешь? В стихерах поется «друг друга обымем», а о целовании ничего не сказано.

– Я от чувства-с… Вот вам яичко, – пробормотала кухарка.

– Спасибо. Пелагея Дмитриевна, отдари ее парой яиц из второго сорта, – сказал он жене.

Посланные в церковь для того, чтобы освятить кулич и пасху, мальчики-ученики из церкви еще не возвращались, а потому садиться за стол и разговляться было нельзя. Это несколько разозлило хозяина.

– Вишь, идолы! Поди, остановились где-нибудь на дороге и в чехарду играют, – предположил он. – День-то великий, а то по-настоящему вихры бы натрепать следует.

– Ну, уж оставь для праздника, – остановила его жена. – Лучше я им за это вместо цельных битые яйца дам.