Пасха Красная - [55]

Мне нравился о. Ферапонт и нравилась его келья. В нем чувствовалось удивительное внутреннее изящество. Работать о. Ферапонт любил так — бросит на пол овчинный тулуп и, сидя на нем, плетет четки, а волосы перетянуты по лбу ремешком, как в старину. Однажды смотрю, он вяжет носки. Он искал себе подходящее рукоделие для занятий Иисусовой молитвой. А у дивеевских блаженных „вязать“ — означало „молиться“.

Но с рукоделием вот какая опасность — завалят заказами. Всем нужны четки, теплые носки, и тут легко потерять молитву, так как все просят, а просящему, заповедано — дай, В общем, он бросил вязать, но мне и моему другу Сергею Каплану носки подарил. Потом вижу, о. Ферапонт начал резать по дереву. Иногда что-то спрашивал по работе у меня или у других резчиков, но больше присматривался. Вскоре он резал уже отлично. А дальше я о нем ничего не знаю, потому что после его пострига перестал заходить к нему в келью, Не потому, что между нами исчезло дружеское тепло, нет. Но я чувствовал сердцем — он пошел на подвиг. А тут нельзя даже взглядом мешать».

Вот еще воспоминания художника-резчика из Донецка Сергея Каштана. Работы этого талантливого мастера уже известны по епархиям. А началось все так. В 1991 году художник впервые приехал в Оптину, мучаясь вопросом, как прокормить семью с тремя детьми, если даже нищенскую зарплату месяцами не платят. «Мы хорошо живем, — доверчиво сказал тогда его маленький сын, — даже курицу ели в этом году». У детей начиналось уже малокровие, и Сергей приехал в Оптину с тяжелым чувством — неужели надо уходить в рекламу и ради денег кривить душой? Но Господь судил иное.

Рассказывает Сергей Каплан:«Приехав в Оптину, я в первый день стал рисовать портрет преподобного старца Амвросия Оптинского. Работа так захватила меня, что через два-три дня портрет в карандаше уже был готов. „Покажи портрет о. Ферапонту“, — сказал мой друг Сергей Лосев и повел меня к нему в келью.

Уж как мне понравился о. Ферапонт! Помню, вышли из кельи я говорю Сергею: „Слушай, какой красивый человек! Нельзя ли его сфотографировать? Это же Тициан — точеные скулы, ярко-голубые глаза и золото кудрей по плечам“. Главное — в нем угадывалась нежность души. Человек я по натуре стеснительный и показать кому-то свою работу для меня пытка. А тут без тени смущения я сразу отдал ему рисунок. Отец Ферапонт долго и молча смотрел на портрет преподобного Амвросия, а потом как-то быстро взглянул на меня и сказал: „Тебе надо заниматься этим“. Причем сказал это с такой внутренней силой, что, вернувшись от него, я тут же перевел портрет в прорись и начал резать икону преподобного Амвросия Оптинского. Я никогда не резал до этого, но как же хорошо работалось! Позже меня благословили вложить в мощевик на иконе частицу мощей преподобного Амвросия, и я передал эту икону в дар храму. Так нежданно-негаданно начался мой путь резчика.

Помню, о. Ферапонт показал мне свою первую работу — резной параманный крест. Впечатление было очень сильным, но как передать его? Вот бывают нарядные кресты со множеством деталей и подробностей. Каждый завиток тут отделан так изящно, что можно любоваться им как самостоятельной картиной. Частности заслоняют главное, и на первый план проступает мастерство художника и его горделивое „Я“: вот я какой мастер.

В работе о. Ферапонта была суровость и лаконичность — глаз сразу схватывал фигуру Спасителя. И уже в композиции означалось — Спаситель центр вселенной, и все не главное рядом с Ним.

Изображение Спасителя на кресте — это всегда вероисповедание художника и ответ на вопрос: како веруеши? Ведь бывают изображения совсем не спасительные — с переизбытком плотского чувственного начала, что особенно часто встречается у католиков. Тут на кресте несчастный страдающий человек. Его, конечно, жалко как жертву насилия, но столько здесь плотской немощи и бессилия, что это именно человек, а не Бог.

Так вот, в Распятии о. Ферапонта меня больше всего поразила фигура Спасителя — это Бог, добровольно восшедший на крест. Бог и все.

Словами не скажешь, но от креста исходила Божественная сила.

Меня так поразила эта работа о. Ферапонта, что я тут же начал вырезать нательный крест для нашего батюшки Никиты, сделав его чуть крупнее обычного. Готовую работу я хотел показать о. Ферапонту, но не нашел его, и показал другим. И начались толки: да канонично ли это и кто так делает? Человек я по натуре мнительный, а тут готов был провалиться сквозь землю от стыда: и чего полез не в свое дело? Все — не буду больше резать кресты.

Так бы оно и вышло, но тут мимо меня шел в храм инок Трофим и попросил показать ему работу. Взял он этот крест и простоял с ним всю службу, а сам все глядел и глядел на Спасителя. Он мне ни слова не сказал, но возвращал работу с такой неохотой, что даже на меня не взглянул, но смотрел, молясь, на Спасителя. И вдруг я понял, что должен резать кресты.

Когда неожиданно для меня мои работы оказались нужными храмам и людям, я объяснял для себя это тем, что новомученики Трофим и Ферапонт как бы благословили меня на этот путь своим сердечным участием. Я молюсь им всегда и благодарю за себя и за своих детей».