Парусам нужен ветер - [2]

— Если мне тебя любить множко, то это значит, что мне не ходить на работу, к друзьям и не чистить зубы. Сидеть около тебя и говорить всем: «До чего же у меня хороший мальчишка!»

— А я тебя — множко… Я тебя очень даже люблю. Папа остановился, присел и стал смотреть мне в глаза.

— Правда, сынок?..

Я потрогал папин воротник со снежинками и сказал:

— Ага…

— За что же ты меня любишь?

— Не знаю… потому что ты мой папка… И ещё — весёлый… И ещё ты дал вожатому сигареты на запас. Вот.

— Знаешь, Вовка, — сказал папа, — а я ведь тебя тоже множко… Я тебя тоже очень люблю. Это я так — шутил. Мне без тебя было бы знаешь как скучно на свете. Я и сам этого раньше не знал, а ты появился — и я узнал. Оказывается, и ты мне нужен и я тебе.

Мы пошли дальше.

— Это хорошо, что я тебе нужен, — сказал я.

— Конечно. Только ты вот меня любишь, а у меня перед тобой есть грехи…

— Грехи?! А что такое «грехи»?

— Ну, это когда один человек виноват перед другим. Вот я виноват перед тобой, и мне сейчас даже стыдно за себя.

— Виноват?!

— Представь себе. Помнится, однажды отлупил я тебя за то, что ты постриг ножницами соседского кота. Ты подстриг его под барана. Кот выглядел смешно, но мне было совсем не до смеха. Ведь ты мог отрезать ему уши или хвост. Любое животное не только дышит, слышит и видит, как человек, но оно, так же, как и человек, страдает, когда ему причиняют боль. Пришлось тебе это внушать. Досталось тогда тебе… Помнишь?

— Нет, папа, не помню.

— Неужели забыл?

— Забыл.

— А вот я помню. Я тогда долго не мог найти себе места. Ведь ты так плакал. Ты уж прости меня…

— Конечно, папка. Раз я забыл, и ты забывай. Ладно?

— Ладно. Попробую.

— Зато я помню, как ты мне рассказывал про ток. Я полез за мухой в настольную лампу — и меня током тюкнуло. А ты даже и не ругался.

— Ну, тут я не мог ругаться, потому что тебе и так досталось от электричества.

— Я тогда вместе со стулом в стенку врезался.

— Помню, помню… А вот в прошлом году я был в командировке и совсем забыл поздравить тебя с днём рождения. Представляешь? Совсем заработался.

— Совсем забыл, что у тебя есть я?!

— Что ты?! Этого я не забыл. Я забыл дату — день твоего рождения. Как-то вылетело из головы.

— Ну и что, что забыл? Ведь ты же не нарочно! Ты же был занят! Ведь ты же заработался!

— Всё равно некрасиво получилось…

— Я вырасту и тоже тебя один разик не поздравлю, ладно?

— Ладно. Только разик. Договорились?

— Договорились.

— Ну как, не замёрз ещё?

— Немножко. Вот только эту руку чуть-чуть щиплет как иголочками.

— Давай-ка её сюда.

Папа снял мою варежку. У него рука была горячая, и он две наших руки положил к себе в карман.

— Сейчас домой придём, — сказал папа, — чайку попьём. Попьём?

— Попьём. Только мама, наверно, уже спит.

— Пускай спит. Ей рано вставать. А чай мы сами умеем заваривать. Справимся?

— Справимся. Папа, а ты маму любишь?

— Множко… Чаёк-то покрепче заварим?

— И погорячее. Папа, а за что ты маму любишь?

— Она женщина… И потом она твоя мама. Без неё и тебя не было бы на свете.

— Совсем-совсем?!

— Совсем. И вообще — ни одного человека не было бы на свете, если бы не было мам… Вовка, видишь, в наших окнах свет?

— Горит.

— Это нас мама ждёт.

— Она там ждёт и беспокоится, что мы пропали.

— Конечно.

— А беспокоиться — это больно?

— Пожалуй, больно.

— А зачем же она тогда беспокоится?

— Потому что она нас, наверно, тоже немножко любит. Папа схватил меня одной рукой, как большой пакет, и я повис в воздухе.

— Вовка, люди потому и живые, что беспокоятся, плачут, смеются и любят! — сказал папа и помчался со мной по лестнице. А у меня болтались руки и ноги в разные стороны, будто я плыл под водой.

Придётся Петьку победить

Когда я его увидел, он сидел на заборе. Такой большущий, как телевизор. И весь-весь чёрный. Только ноги жёлтые, клюв жёлтый и глаза. А на голове гребень. Красный и большой. И борода у него тоже была очень красной. Я прямо засмотрелся на такого красавца.

Мне захотелось с ним подружиться, и я пошёл к нему. А он вдруг раскрыл клюв да как кукарекнет, да как замашет крыльями, да как полетит! Я и крикнуть не успел, как он запрыгнул на меня. Клюёт клювом, крыльями бьёт, а я бегу. Хорошо, что прибежал к бабушке Оле. Она увидела петуха, схватила полотенце и — хлоп меня по голове! Петух свалился на пол.

— Кыш, нечистая сила! Хулиган проклятый! — кричит бабушка. А петух даже не испугался. Посмотрел сердито на бабушку, постоял-постоял — и пошёл своими важными шагами на улицу.

Теперь я во двор не выхожу. И вообще никуда не выхожу. Сижу у раскрытого окна, смотрю на деревья и кусты. А под кустами муравьи ползают. Трудятся. Куда-то что-то всё носят. И хоть бы один муравей догадался ко мне в гости приползти. Я бы ему дал какую-нибудь палочку для строительства или кусок сахара — покормить муравьят.

Однажды пришла к нам соседка тётя Нюра. Бабушка ей и говорит:

— Ты, Нюра, зарежь своего Петьку. Добром прошу. А не то подам в суд — и будут тебя с твоим петухом-бандитом судить. Что ж такое получается? Внук отдыхать приехал, а из-за твоего Петьки будет всё лето сидеть в доме?

— Да как же это, — заплакала тётя Нюра. — Ведь у меня куры… Им без Петьки никак…