Парус, ветер и любовь - [30]
— Получается, что и Красавица, и смешная. Сам смешной!
Они шли, смеялись, болтали про всё на свете. А пук летал вокруг них и радовался, что встретились двое.
Возраст
Сидим за ужином. Наталья Михайловна говорит:
— Вот пройдёт некоторое количество лет, и будет нам лет по восемьдесят. Встретимся, быть может, в каком-нибудь санатории, а может быть, и здесь — узнаем ли мы друг друга?
На эту тему её натолкнул взгляд на очень стареньких отдыхающих.
Когда старость встречается в большом количестве (а нас было многовато), это очень печально выглядит. Никакие песни, ни танцы, ни смех не могут заглушить или затемнить возраст. Он особенно явно проступает, когда пожилые веселятся, танцуют. Они, кажется, забыли, сколько им лет. Их душа встрепенулась, взлетела, запела, закружилась и засмеялась. А внешность как бы пытается вернуть всё на свои места. Со стороны это выглядит очень печально и грустно, и больно до слёз.
Жизнь, жизнь, жизнь… Как ты коротка и длинна в то же время. А возраст?
Она высокая, совсем-совсем седая, очень прямая. Идёт с палочкой. Ей восемьдесят шесть лет. Доктор технических наук, профессор. Умный взгляд. Видно, что в молодости была красива. Но возраст взял и всё смял. Заставил пожухнуть, увять. А где-то из глубины годов выглядывает былая красота. Одета строго, элегантно, в брюках, на уставших ногах мокасины. Ноги особенно подчёркивают возраст, на них как будто нанизаны года. И эта тяжесть визуально ощущается. Руки ухожены, маникюр, но такое впечатление, что на руки надеты мятые перчатки, а сверху красивые перстни, кольца. Седые волосы собраны на затылке в пучок. Она о чём-то рассказывает своей спутнице. Голос низкий, хорошо поставлен, чувствуется преподаватель. А глаза карие, большие, красивые. В них насмешливость, грусть и недоумение: «Что ж так быстро-то?!» Да. Вот так быстро пролетели эти восемьдесят шесть лет. И всё прошло на её глазах: и разруха, и восстановление, опять разруха и опять восстановление. И уже в который раз всё это ею пережито.
Она уехала, а я всё время смотрю на то место в столовой. Она как будто оставила свой образ здесь, хотя там уже сидит совсем другой человек…
А вот та дама шестидесяти двух лет… Её врач предупредила: ни сауну, ни бассейн не посещать! А тут такие шикарные дни: тепло, всё закрасовалось вокруг. Вечером на улице возле главного входа артисты из Москонцерта организовали танцы под своё исполнение.
Пенсионеры забыли обо всём на свете: сколько кому лет, кто как выглядит. Танцевали как молодые, прыгали, не жалея сил, и подпевали. Я сидела вдали на скамеечке, наблюдала всю эту картину с щемящим чувством. Мне почему-то всех было жалко. Очень жалко. И вдруг слышу:
— Смотри, смотри, как она отплясывает. А говорит, что сердце больное и врачи запретили бассейн и сауну. А она везде уже побывала и ещё отплясывает…
Заиграли «Цыганочку». Она отплясывает её и говорит:
— Умру, а цыганочку спляшу!
И вдруг вижу, она падает навзничь, замертво. Всё. И ничто не спасает её.
Она ушла, вернее, улетела в пляске под музыку «Цыганочки». Её не стало в одно мгновение, как будто и не было никогда.
Я пыталась разглядеть её лицо и не смогла. Её лицо почему-то в моём воображении не зафиксировалось, хотя долго на неё смотрела. Помню только беленькие симпатичные ботиночки на горочке и белые кудри на асфальте с воздушной лёгкостью легли. Вот так вот. Всё.
И вдруг въезжает свадебный кортеж на территорию санатория. В машине музыка, невеста в красивом белом платье и нарядный жених выходят из машины и, не обращая внимание на труп, помещённый в чёрный полиэтиленовый мешок, влетают в просторный вестибюль красивого санатория. Трагедия и счастье в одном сплетении.
А Жизнь продолжается…
А было ли это
Ещё одна весна. Незаметно распустились листочки. А вот и два тюльпанчика показались, один жёлтый, а другой красный, ножки ещё коротенькие, а бутон уже красиво распустился. Тепло. Люся накинула палантин и села в кресло любоваться солнечным весенним утром. Рядом на солнышке разлёгся кот Васька и замурлыкал свою песенку. А было ли это?
…Тридцать пять лет — это возраст уже уходящей молодости и только-только наступившей зрелости. Люся была по-нежному, по-тихому хороша, к ней надо было присмотреться, услышать её грудной негромкий голос и посмотреть в её глаза, в которых было, кажется, всё: и ожидание, и разочарование, и робость, и какая-то давняя боль.
Когда умерла мама, ей было всего девять лет, а ещё были брат Кирилл семи лет и сестрёнка Надюшка двух лет. Отец растерялся в этом положении, у него опустились руки, и он стал пить. Глядя на него, Люся поняла, что теперь она не только старшая в семье, но и опора для младших. Да и с отцом надо было что-то делать. Люся хочет учиться, За Надей надо было кому-то присматривать, а детского сада в их деревне не было. И Кирилл должен идти в первый класс. А как же быть с Надюшкой? Люся решила поговорить с отцом, когда он был трезвый.
— Папа, перестань пить! Нам ведь ещё жить надо. Здесь, в деревне, школа только начальная. В сентябре мне надо идти в пятый класс, значит, я буду ходить в райцентр. Это далеко, и мне придётся зимой там жить. А Кирилл в первый класс пойдёт. Надю с кем-то надо оставлять. Может быть, попросишь соседку тётю Марию присмотреть за Надей? А в каникулы я с ней буду. Папа, я хочу учиться! — И Люся расплакалась.
