Парус плаваний и воспоминаний - [36]

И какие только не бывают встречи на сей земле! Встретились нам тут и чужестранцы. Мы знали, что Кижи осматривает американский архитектор, и вот встретили его на тропинке с дамой и молодым человеком, почтительно шагавшим за патроном. Элегантный легкий старик все еще был под впечатлением недавнего зрелища русской архитектурной старины и возбужденно говорил своим спутникам примерно следующее:

— Мне знакомы древние храмы во всех частях света. То, что мы видели сейчас, больше всего похоже на храмы Индии, хотя у того и этого народа боги разные. Русским строителям (и это интересней всего) было известно нечто, что нам не понятно… О, это постижение!.. В искусстве постижение всегда выше умения. Но тух я теряюсь, не знаю, не знаю, чего тут больше и чем больше восхищаться…

Иностранец приостановился, еще раз оглянулся на погост, пошел дальше, голоса затихли. Мне лестно было слышать волнение чужеземца — и лестно и немножко обидно. Я думал с легким чувством неприязни: да и как же ты можешь понять? Ведь это все не может тебя трогать так, как нас. Разве это может быть одинаково близко и мне и чужестранцу? Нет, ему недоступно главное — чувство судьбы, родства и родины, выраженных в том, чем так радует мое сознание русский художник.

И думается, что я все-таки прав, хотя однажды меня упрекнули за эти мысли. Что сказать? Конечно же, мы понимаем красоту готики, несвойственную русским национальным архитектурным формам, а англичанин, конечно, способен любоваться Кижами. Но, право, верно и то, что только сын своей родины может сказать о ней: Родина-мать… Родина… Отчизна. Что скажет мне пустыня? И только араб думает о ней так же, как я о прелести русского леса…

Люди ушли по тропинке в сторону пристани. Скоро к пристани подойдет надводнокрылая «Ракета», совершающая рейсы между Петрозаводском и Кижами. А еще через какое-то время люди из-за океана, побывавшие на Кижах, увидят на горизонте как бы ледяные брусы нью-йоркских небоскребов… Бесчисленны сочетания старины и новизны, света и теней.

Наступала ночь. Воды стали светлее берегов. Иногда то тут то там на воде играла рыба, утки по-осеннему собирались на плесе. Пока еще только одна звезда горела над плесом и полоской дальнего лесистого берега. Силуэт кижского погоста все более темнел, но вот на какой-то невидимой детали верхнего купола почему-то засверкал вечерний луч, и опять мне вспомнился рассказ Савицкой о том, как однажды она так же долго всматривалась в потухающие под закатным небом купола соловецкого Спасо-Преображенского собора, бессмертного творения Филиппа, и вдруг кто-то, как ей показалось, на куполе зажег огонек.

— Это, вероятно, был сам Филипп, — пошутил я.

— Вероятно, — строго отвечала Ольга Дмитриевна. — Все шутите… Нет, вы ничего не поняли…

Но мне кажется теперь, что я кое-что понял, и я рад буду поделиться с Ольгой Дмитриевной своими догадками. Мне кажется, что я испытал чувства, близкие к тем, какие знали безымянные строители и на Кижах, п на Соловках. Мне кажется, я догадываюсь, о чем думали обширные умы, чем терзались сильные духом, непреклонные в характере и убеждении богатыри, современники протопопа Аввакума, зодчего Филиппа, сподвижники кижского Пугачева Климента Соболя, восставшего на государево притеснение и вскоре, как Пугач, замученного императрицей. Я понял то, что оставалось непонятным американскому архитектору.

Целомудренность художественного замысла та же, что и целомудренность жизни, познания и трудов. Их благородство и величие именно в том и состоит, что и современник Грозного строитель Филипп, и сотни других безымянных зодчих, его предшественников и потомков — все они и всегда пророчески предвидели и закрепляли в художественном образе постижение главного: человек должен разговаривать с богом на равных. И всякий храм, и всякое мирское строение человек ставил в пустыне, над холодными водами под северной звездой именно затем, чтобы очеловечить природу. В этом и было высшее «божье» дело. Этого хотели все люди миром. Они хотели видеть сами и передать потомкам памятники победы своего духа над холодной безъязыкой природой. Их вера — это и была прежде всего вера в свое назначение.

…Чуден мир, художник постигает его и сообщает другим, и нам не безразлично также, с чем возвращаются наши дети и внуки, наши юношп с рюкзаками за плечами, в башмаках на толстых подошвах, с чем они возвращаются из дальних летних походов. Я знаю, на невеселой пристани деревянного городка с выступающими посреди улицы огромными, как мамонтовы спины, глыбами первичной геологической породы и на бревенчатой пристани в Кеми всегда толпятся люди в ожидании случайного судна на Соловки.

Уже многого нет из того, чем стал грозен, велик и поучителен перед человечеством Русский Север, но высшие состояния духа казаков Севера, как по справедливости хочется назвать за-онежских и поморских былинотворцев, зодчих и плотников, рыбаков и пахарей, их высшая человечность угадывается по их творениям, и радостно знать, что, создавая это, они думали о нас, о своих потомках…,

Сын мой! Помни это, будь горд тем, что в нашем городе есть такие же люди, какими были древние строители, умей видеть их!