Парус плаваний и воспоминаний - [28]

Такой подбили немцы итог, рассчитывая начать счет победам и молниеносный захват Кубани до источников нефти. Кто не рад видеть, что бойцы заставили застонать вражью силу по фронту — от Малой земли далеко за Черное море, до наших степей, до Стрелецкого заповедника под Курском.

Но, кажется мне, дорогой товарищ писатель, что не дело моряку засиживаться под землей и здесь тренькаться с немцем. Не пора ли бойцам вернуться на корабли? Не пора ли на морских просторах возобновить бой за просторы степей наших? Ох, видим, видим, вьется, вьется веревочка!.. И нет уже мне покоя во сне, ни за котелком, а обращаюсь я к вам, товарищ писатель, возьмите это на заметку и дайте в газету нашу «Красный черноморец». Пишу вам на борт краснознаменного крейсера «Красный Кавказ», скажите свое слово. Думаю, скажет свое громкое слово и прославленный командир корабля, капитан 2-го ранга Ерошенко! Ставлю восклицательный знак, а восклицательный знак означает, что слово мое кричит. Возвышает голос моя военная совесть. Из-под тяжкой обиды, что долго не чую под ногами палубу, из-под обиды, как из-под земли, кричу я, хотя море почти не вижу, а оно рядом. Помогите мне. А история дней моих описана выше…»

Вот не вся история дней Игната Постоева, и письмо это мне и дорого, и особенно живо, говорит горячим своим голосом, как человек, сидящий за одним со мной столом, живо и дорого потому, что, к счастью, стала мне известна и история дальнейших дней Игната Постоева, старшины первой статьи Черноморского флота.

Признаюсь, вернуть его на крейсер не удалось, хотя на Малой земле с Постоевым мы и повстречались.

К этому времени уже формировались части морской пехоты для отправки на другие фронты, ушел с этими частями и Постоев, а о его дальнейшей судьбе я узнал уже совсем недавно, прошлым летом, после первого знакомства с людьми и сказочными землями прославленной Стрелецкой степи, государственного заповедника под Курском. Много интересного успел показать мне там даже за короткое время директор заповедника, приветливый, словоохотливый, открытый человек Алексей Михайлович Краснитский. От него же узнал я, что среди его работников есть бывший моряк, черноморец. «А кто такой? — спросил я. «Знатный моряк, — отвечал улыбаясь, Алексей Михайлович, — не кто-нибудь — старшина первой статьи, и на кораблях плавал, и в морской пехоте отличался, а тут, на Курской дуге, был тяжело ранен, отстал и потом вернулся к нам, в Стрелецкую степь. Он наш потомственный гражданин, еще батька его тут объездчиком служил…» — «Да кто такой, — не стерпел я, — как фамилия?» — «Постоев», — последовал ответ.

К моей досаде, Игната в эти дни в Стрелецкой степи не было. Иногда, с разрешения Краснитского, его отпускают с детьми в роли гида на заглохшие позиции великой Курской дуги. Но Краснитский обещал сказать Постоеву обо мне и передать мою просьбу прислать весточку.

И уже совсем недавно я получил от Игната Постоева еще одно письмецо:

«Помните, Сергей Александров (Постоев так и писал: Александров, и после горячих сожалений о том, что не удалось увидеться, продолжал), помните, Сергей Александров, как мы с вами талакали в часок бомбежки в землянке на Малой земле, а то и раньше — на «Красном Кавказе», талакали на крейсере, как хорошо быть на земле: тут и ковыль простой и вереск, белые анимоны, луковицы бесчисленного рода, ирис и тюльпаны… А маки уж, маки!.. Все торопится сосать из своих запасов, как те же суслики и мыши — лишь бы от знойного времени выдать свою красу перед небом и людьми.

Значит, трава, птички, небо, и прямо в лицо несет духом от тех трав: а то вдруг и обдаст тебя всего пылью, и как сладко от той пыли.

А там, то есть на корабле, на открытой палубе, конечно, страшновато, вот уже видишь, оторвались от стервятника бомбы и посыпались мелкой цепочкой на корабль по его курсу, и только славный наш незаменимый командир товарищ Ерошен-ко делает восемнадцатый кардинат, и бомбы, смотришь, раз, раз — ложатся в стороне справа по борту. Пыли нет, а зато осыпало брызгами. Все гудит. И в тебе самом все гудит. А? А теперя, дорогой Сергей Александров, все Стрелецкое море перед нами. Что ни день — то новый цвет, то розовый, то лиловый, то голубой. С утра уже поскорее бежишь посмотреть, какой цвет сегодня цветет. Ветерком обдаст, и вроде как бы сам цветком сделался. Это же все у нас научные травы. Какими были они за двести и за триста лет еще при Иване Грозном или Годунове, наука бережет их и изучает, а заодно — всяческая пчела, шмель и другая насекомая. Что уж землероек и мышат — что дождевых червей!

И той же весной, прислушайтесь только, что происходит: у стариков слезы стоят в глазах, когда в полночь соловьи заливаются и норовят один другого перепеть. А с рассветом исключительных цветов, необыкновенных цветов облака идут и идут. И не жди, будто из- за края облака — того и гляди — высыпят «хейнкеля» и «юнкерсы».

Вот когда бы вам приехать сюда, дорогой писатель Сергей Александров, старый фронтовой товарищ, это вам не бум-бум то справа по борту, то слева…»

Согласен, дорогой фронтовой товарищ, Игнат Игнатович Постоев! Обещаю твердо: приеду, непременно встретимся мы с тобою на этот раз в степи среди трав и птиц, под облаками, исполненными прозрачной мирной прелести.