Парус и буря - [36]

— Хитро задумано! — заметил кто-то. — Своя рука в порту, теперь хотят иметь руку в Шейх Захире. Не выйдет! Пусть только попробуют!

— От них всего можно ожидать.

— Гадостей можно любых ожидать, а вот на добрые дела они не способны. Вот отчего до сих пор гуляет на свободе Сулейман Муршид. Почему они его не схватят? — сказал Надим.

— Разве губернатор решится на это?

— Губернатору можно было бы и приказать, если бы наши депутаты в Дамаске как следует нажали на правительство.

— Разве наши депутаты на что-нибудь способны?

— Вот именно! Сидят там в рот воды набравши. И пикнуть боятся. Их и голоса никто не слышал. А вот другие депутаты — из Халеба, Хомса, Хамы — выступают, спорят, доказывают, защищают права своих провинций. Наши депутаты заняты больше своими собственными делами, как бы у кого оттяпать и закрепить за собой кусок земли, проделать еще какую-нибудь аферу. Так и мотаются между Дамаском и Латакией. Ни о чем другом думать не хотят. Они своего уже достигли. Для них борьба уже закончена. А вот если Сулейман Муршид и сепаратисты зашевелятся завтра снова, кто даст им отпор? Армии как не было, так нет и до сих пор. Какое же это государство без своей армии?

— В самом деле, когда же у нас будет своя армия?

— И когда Франция выполнит свое обещание?

— Жди, жди! Она и не собирается его выполнять. Она думает о том, как бы забрать его обратно. Вчера я был у Хейрибека, — понизив голос, продолжал Надим. — Так он говорит, что если правительство не решается действовать и не уверено в своих силах, то оппозиция не намерена сидеть сложа руки. У нас, говорит, достаточно сил, и мы перейдем скоро от слов к делу.

— Они тоже себе на уме…

— Это само собой разумеется, — согласился Надим.

Раздался телефонный звонок. Надим снял трубку. Он слушал, и лицо его становилось все более хмурым.

— Ну вот, тоже, наверное, проделки депутатов! — сказал он зло, швырнув трубку. — Звонили из порта. Машины простаивают пустые, а люди Абу Рашида нарочно тянут с погрузкой. И нам самим не дают грузить. А попробуй пожалуйся, сам же и будешь виноват. Можно было бы дать им открытый бой, но заранее уверен, что проиграем. Абу Рашид двинет в ход и депутатов и губернатора. Разве плетью обух перешибешь? Что же, поеду, посмотрю сам, что там делается.

Надим взял стоявшую в углу палку, с которой он никогда не расставался, и, вскочив в кабину грузовика, мрачно бросил шоферу:

— Поехали!

Все поднялись и тоже стали расходиться. Площадь вдруг наполнилась шумом: это в школе кончились занятия и мальчишки с радостным криком вырвались на волю. Прямо через площадь два жандарма вели в полицейский участок какого-то парня, щедро награждая его по дороге тумаками. На минуту они замедлили шаг. Перед ними по тротуару, виляя бедрами, неторопливо прошествовала расфуфыренная девица, оставляя позади себя резкий запах дешевых духов. И жандармы, и все мужчины, сидевшие напротив в кофейне, как по команде повернули головы, провожая ее долгим оценивающим взглядом.

ГЛАВА 2

Он вдруг почувствовал, что тело отказывается ему повиноваться, не шевельнуть ни ногой, ни рукой, ему стало страшно, и он проснулся…

Кямиль, придя из школы, пообедал и прилег отдохнуть. И сразу же заснул. Ему приснилось, что идет он по прямой дороге, обсаженной с обеих сторон деревьями. Возможно, это даже не дорога, а длинная аллея. Вдруг откуда-то из-за деревьев появляется девушка. Конечно, это дочь их соседа! Она подходит к нему вплотную и приветливо улыбается. Не поверив своему счастью даже во сне, Кямиль думает: уж не снится ли это ему? Но только он подумал это, а она уже тянет к нему руки и льнет к его щеке. Он чувствует ее горячее дыхание и ощущает даже трепет ее тела. Голова у него идет кругом. Сердце замирает. Он пытается обнять ее, но она выскальзывает из его рук. Потянулся за ней — не достал. Хочет догнать ее, но ноги не слушаются. И вот он видит, что она улетает от него. Он кидается к ней и вдруг чувствует, что тоже отрывается от земли и как-то легко парит в воздухе, будто у него крылья появились. Потом опустится, оттолкнется и опять летит. Летит, а догнать ее не может. Он устремляется за ней, забывая уже отталкиваться от земли. И тут чувствует тяжесть — ноги и руки перестают его слушаться, — и он камнем падает вниз…

Кямиль открыл глаза и с удивлением обнаружил, что лежит в своей комнате. Жалюзи спущены. Но через приоткрытую дверь и из щелей жалюзи пробивались полоски дневного света. Кямиль испугался, что уже позднее утро и он опоздал в школу. Но тут же вспомнил, что сейчас солнце уже садится — ведь он прилег отдохнуть после обеда. Из соседней комнаты доносились женские голоса. Кямиль сладко потянулся и, улыбнувшись, снова закрыл глаза, как бы стараясь продлить неожиданно оборвавшийся приятный сон.

Он пролежал так еще несколько минут, старательно собирая осколки разбитого сна и составляя из них образ любимой девушки. Он вспоминал ее лицо, губы, глаза, волосы. Они несравненно прелестнее наяву, чем во сне. Но как бы он хотел, чтобы то, что ему снилось, происходило не во сне. Он даже готов был бы снова перенести те же страхи и боль. Лишь бы опять испытать те сладостные минуты неповторимого опьянения, от которого он и сейчас все еще чувствует разлившуюся по всему телу негу. Пора бы уже и подниматься, но как не хочется расставаться с этим приятным состоянием. Что с ним такое происходит? Ведь он не лежебока, не лентяй. Ему и раньше случалось видеть, пожалуй, еще более сладкие сны. Но такое чувство, такое ощущение — это с ним было впервые. И почему так волнуют его сегодня эти незнакомые женские голоса в комнате сестры? Он и раньше слышал их часто, но никогда они его так не волновали. А может быть, это пришла она?