Парус и буря - [29]

— Неважно, как произносится! Важно, что их уже взяла Германия!

Глядя на ликующее лицо Абу Хамида, Таруси в шутку заметил:

— Если немцы придут сюда, назначат они тебя, Абу Хамид, начальником полиции. Тогда нам некого будет бояться.

Все засмеялись.

— Избави меня аллах, — с довольным видом сказал Абу Хамид. — Не надо мне никаких должностей! Для меня достаточно, если Германия победит. Да продлит мне аллах жизнь до того светлого дня! Для меня это будет самая большая радость. Да, самая большая радость! И я не скрываю этого!

Кончилась музыка, и опять заговорил Юнис. В пещере снова воцарилась тишина.

Когда передача подошла к концу, Абу Хамид с видом победителя обвел всех торжествующим взглядом и, обращаясь к Таруси, спросил:

— Ну, как? Признаете, что наша взяла? Можем мы спокойно слушать радио и теперь?

— Признаем, Абу Хамид! Благодаря тебе можем снова слушать Юниса! Молодец, Абу Хамид! — послышались голоса.

— Нет, — скромно потупясь, возразил он. — Это благодаря Таруси!..

— При чем здесь я? — перебил его Таруси. — Каждый внес свой вклад. Каждый постарался. Ну а теперь — по домам!..

ГЛАВА 18

Пробило два часа ночи…

Как ни трудно было уходить от Умм Хасан, но Таруси должен был вернуться в кофейню. Ему не терпелось узнать, приходил ли кто-нибудь из полиции, не разыскивают ли его опять. А может быть, дежурят около кофейни?

Умм Хасан сквозь сладкую дремоту видела, что он собирается уходить, но никак не могла заставить себя открыть глаза. Ей хотелось как можно дольше продлить это приятное состояние между бодрствованием и сном. Утомленная его пьянящими ласками, она, почувствовав, что осталась одна, перевернулась на другой бок, что-то невнятно пробормотав, и снова погрузилась в глубокий сон.

Таруси знал, что теперь она будет спать крепким сном до полудня. И проснется отдохнувшая, розовощекая, пышущая здоровьем, полная сил, излучающая и любовь и негу — те тревожащие и волнующие токи, которые с такой неодолимой силой влекли Таруси к ней, возбуждая в нем желание снова крепко обнять ее упругое тело, прижаться к ней, целовать ее пахнущие помадой, но ненакрашенные губы, ощущать ее всю такую теплую, свежую, естественную и захмелеть от ее горячих и нежных ласк. А ласкала она, как, наверное, никакая другая женщина в мире. Прижмется плечом и говорит: «Поцелуй меня, поцелуй…» А сама, обжигая тебя дыханием, влажными губами нежно прикасается к уху и шепчет ласковые слова, от которых голова идет кругом и закипает кровь. Она говорит так тихо, что ты этих слов уже почти не слышишь, а скорее ощущаешь по движению губ, пока этот трепетный шепот не переходит наконец в учащенное дыхание. Оно смешивается, сливается в одном ритме с твоим, переходит в бурю, в вихрь, в бешено несущийся поток, который поднимает тебя вместе с ней и несет неведомо куда, пока оба не проваливаются в бездну, над которой вскоре смыкается спокойная гладь бескрайнего моря. Тогда она подкладывает свою руку под твою щеку и шепчет: «Спи, мой милый, мой хороший… Мой единственный… Усни на моей руке». А другой рукой гладит и теребит твои взлохмаченные волосы, вытирает твой влажный лоб. Иногда она в объятиях Таруси ненадолго забывалась в сладостной дреме, но и во сне беззвучно шевелила пересохшими губами, которые, казалось, уже сами по себе все еще продолжали произносить эти ласковые, предназначенные только ему одному слова.

Проснувшись под утро, Таруси тихонько, стараясь ее не потревожить, уходил к себе, а она, сморенная сладкой дремотой и ласками, спала беспробудным и безмятежным сном.

Но днем ее неотступно преследовала одна тревожная мысль, которая омрачала ее, казалось бы, безоблачное счастье. Она жила в постоянном страхе, что Таруси разлюбит ее, бросит, как бросал других женщин до нее, и тогда она снова волей-неволей должна будет вернуться к своему прежнему образу жизни, о котором ей не хотелось даже вспоминать.

«Потеряю его — потеряю все, — думала она. — Без него жизнь не мила. Брошусь в море. Покончу все счеты сразу, навсегда…»

Но внутри у нее все кричало, протестовало против такого исхода: «Нет! Нет! Я хочу жить. Он будет все время со мной. Я нужна ему. Я его никуда не отпущу. Никому не отдам. Ведь ни одна другая женщина не сможет его любить так, как я, потому что нельзя любить сильнее. Господи, за что я его так люблю?!» И беззвучно смеялась своему глупому вопросу.

А Закия, немолодая женщина, которая жила у нее, видя, как она мучается, с доброй улыбкой успокаивала ее:

— Ну чего ты терзаешь себя? Ведь он тебя тоже любит. Поверь мне, доченька, я старая женщина, многое повидала на своем веку: этот мужчина не чета другим. Это настоящий мужчина — и сильный, и смелый, и честный. Не смотри, что он в возрасте. В эти годы настоящими мужчинами и становятся. А от молодых один только дых — что проку-то! Я с первого взгляда оценила его по достоинству, поэтому-то и познакомила тебя с ним. Из всех мужчин он самый сильный, самый лучший. Недаром его все в городе уважают и считаются с ним. Как он стал к нам ходить, на наш дом сразу снизошли милость и благословение аллаха. Раньше и камни нам в окна бросали, и дверь мазали, и какими только грязными словами не оскорбляли. А теперь? Даже жандармы и полицейские, которые охраняют тюрьму напротив, стали относиться к нам с уважением. И соседи по-другому на нас смотрят. Все с почтением спрашивают о Таруси, интересуются им…