Парус и буря - [19]

— Ей-богу, рта больше не открою в этой кофейне! — продолжал клясться Халиль.

— А все-таки, правда, сколько он весил?

— Да что вы пристали? — взмолился Халиль. — Не вешал я его! Что я, весы с собой ношу, что ли?!

— Вот это другой разговор.

— Пусть будет по-вашему, — окончательно сдался Халиль. — Пусть полкило. Но осьминог, какой бы он ни был, это тебе не пескарь и не лягушка. Короче говоря, увидел я однажды большого осьминога, подкрадываюсь к нему с острогой. В момент, когда я замахнулся, волна как хлестнет — и сбила меня с ног. Острогу я метнул, но промахнулся. Задел ему только щупальце. Он, проклятый, весь скрутился, сжался и вдруг — хвать меня за ногу. Присосался и давай меня сжимать — аж в глазах потемнело. Сжимает, а сам, гад, своими щупальцами к другой ноге уже тянется. Ну, думаю, прощайся с жизнью, Халиль. Конец твой настал! Но с жизнью-то никому не хочется расставаться. Хоть и клянем ее, а она ведь, ребята, хороша! Я уцепился за камень и подтягиваюсь к берегу. Одна нога на берегу, а за другую осьминог меня тянет в море. Собрался я с силами и как завоплю. А на берегу ни души. Зима — никого нет. Один я одинешенек. Рассчитывать не на кого. Отбросил я острогу, вытаскиваю из-за пояса нож и давай полосовать им по щупальцам осьминога. Режу, пока он совсем не ослаб. Тут я его вытащил на берег и совсем добил. Отнес на рынок, да еще деньги хорошие получил. Вот как, братцы, бывает. А испугался бы я или растерялся, он бы всю кровь у меня высосал и в море утащил, как Ибн Кувейдира. Поминай потом, как звали! С морем шутки плохи! Это тебе пострашнее джунглей в Африке. Поэтому я, когда увидел голову…

— Какую голову? — перебили его моряки.

— Да голову дочери Милу.

— Наконец-то она опять вынырнула! — съязвил кто-то из моряков. — Ну ладно, валяй дальше!

Халиль хотел было обидеться, но раздумал. Надо же все-таки закончить эту историю.

— Как увидел я, что кто-то тонет, бросился в море. Минут пятнадцать барахтался, пока не вытащил тело на берег. Смотрю — глазам своим не верю — молодая девушка, вся в белом, будто на свадьбу вырядилась. Положил я ее на песок и бегом к полицейскому участку. «Помогите! — кричу. — Помогите!» Прибежали, а помогать уже некому. Лежит не дышит. Она упала прямо на камень. Если бы хоть на полметра дальше, то я ее, может быть, и спас бы. До сих пор она у меня перед глазами стоит. Красавица. Красивее в жизни своей никого не видел. Да простит ее аллах! Если бы я ее спас, отец, наверное, озолотил бы меня. У него, говорят, золото в сундуке не помещается. Вот ведь как бывает! Отец золото не знает куда девать, а дочь в море головой бросается.

— А чему тут удивляться? — вступил в беседу Абу Фадал. — Счастье не в золоте, а в покое.

— Что это еще за покой?

— Покой находит тот, кто не суетится, не жадничает. Меру во всем знать надо.

— Меру, говоришь? — переспросил Халиль. — Я вот и меру знал, и терпение имел, а в награду могилу получил…

— Я же вам сказал, что дочь Милу из-за несчастной любви покончила с собой, — вмешался Ахмад. — Вы верите, что бывает такая любовь? Вот ты, дядя Халиль, мог бы покончить с собой, если бы так влюбился? Скажи, только честно!

— В наше время про любовь не знали. Я женился на матери Бутроса без всякой любви, даже не видя ее. Моя мать сказала: «Женись на ней, она девушка хорошая», я и женился. Теперь же времена другие. Молодые газеты читают, в кино ходят.

— Из-за этого кино и все беды! Оно и вбивает молодым всякую дурь в голову. Кто только его придумал?

— Не его надо ругать, — сказал Халиль, — а тех, кто людей одурачивает. Мой Бутрос и в кино ходил, и книги читал. Сам ума набирался и меня просвещал. Все, что прочтет, расскажет, а я запоминаю.

— И про Синдбада-морехода ты от него слышал?

— Нет, это я от моряков услышал. О море я сам Бутросу всегда рассказывал всякие были и небылицы.

— Расскажи сейчас, дядя Халиль, хоть одну, — попросил Ахмад.

— Как-нибудь в другой раз…

— Расскажи сейчас, Халиль! Чего жмешься? — поддержали Ахмада и другие моряки. — Ведь сейчас зима на дворе, ветер, дождь. Самое время сказки рассказывать. Их для этого и придумали, чтобы такие длинные вечера коротать. Смотри, вон и Абу Мухаммед даже выздоровел.

Абу Мухаммед и в самом деле поднялся и, опираясь о стенку, приблизился к компании. Халиль налил ему стакан чаю. Как Халиль ни упирался, а пришлось все-таки уважить моряков.

Разошлись только после полуночи. Последним вышел Халиль. Он погасил за собой свет, и кофейню поглотила кромешная тьма.

ГЛАВА 12

Таруси возвращался в кофейню поздно ночью. Ветер свирепствовал, того и гляди собьет с ног и бросит на скалы. Он выл, свистел, бесновался, будто тысячи джиннов с воплями устремились на землю. Они все сокрушали и ломали на своем пути, призвав на помощь сразу все стихии — и дождь, и гром, и молнию, и бурю.

Таруси шел на ощупь, ничего не видя перед собой. Ну и ночка! «Каково-то сейчас в море?» — невольно мелькнула у него мысль.

И, словно отвечая на его вопрос, над морем, рассекая небо, вдруг вспыхнула молния. Он увидел, как огромные волны, будто табун взбесившихся коней с белыми пенящимися гривами, неслись, наскакивая и налезая друг на друга, сталкивались и разбегались, опять сливались и смешивались, чтобы, ощетинившись белыми гребнями, с ревом обрушиться на скалы. Стена за стеною налетает на берег и, разбиваясь о скалы, в бессильной злобе откатывается назад, чтобы, слившись со следующей волной, с еще большей яростью наброситься на многострадальный берег. По мере приближения к берегу зловещий гул неукротимо нарастал и, натолкнувшись на скалы, переходил в яростный, оглушительный рев.