Партизаны Великой Отечественной войны советского народа - [17]

Его ведут в избу. Там за столом сидят шестеро тех. Склонившись над картой, они трещат по-своему между собой. Глаза от карты поднимаются на вошедшего.

Так и так. Мальчик подсчитывает, примечает. Шестеро. Эполеты, знаки различия. Нет никаких сомнений — высшее офицерство.

За пазухой холодное прикосновение гранаты. Холодно смотрят детские глаза. Считают, рассчитывают. Как и куда надо подойти. Как надо сделать, чтобы удалось. Он отвечает спокойно, рассудительно. Так, мол, и так. Ушли из деревни партизанить. Все до одного.

Жесткие голоса нетерпеливо расспрашивают. Мальчик медленно, спокойно отвечает. Рассказывает целую историю. По-крестьянски, не торопясь, подробно. Чтобы было время рассчитать. Чтобы успокоить этих за столом, если они случайно что-нибудь заподозрят.

Наконец самый главный — он сидит посредине — машет рукой. Довольно. Он уже все знает — что ушли и как ушли. Осталось узнать одно: где они?

Переводчик повторяет мальчику вопрос:

— Где партизаны?

Мальчик делает шаг вперед. Вот он уже у стола. Лицом к лицу с шестерыми. Спокойным, недетским голосом он говорит прямо в лицо шестерым офицерам:

— Партизаны везде.

И молниеносным движением выхватывает из-за пазухи гранату. Молниеносным движением в тех за столом. Прежде чем они успели вскочить, прежде чем успели крикнуть, понять, что происходит, приходит смерть.

И с ними двенадцатилетний мальчик. Один за шестерых. Его детское личико застывает в жесткие, суровые черты взрослого человека. На мертвом лбу величие героя.

Его не схоронит никакая могила, его не засыплет родимая земля. Детское тело обратится в золотое пламя в сожженной хате. Золотым пламенем загорится над украинской деревней пламенное отроческое сердце.

И потому безразлично, как была его фамилия, каким именем звала его мать, когда он бегал по полю. Он один из сотен — этот порыв детского сердца, мужество ребенка, который знает, понимает и умеет любить так же горячо, как взрослый человек. И умеет погибнуть так же прекрасно, как взрослый человек.

* * *

По дороге движется большая черная машина. Поля серебрятся от росы. Дорога из серебряного блеска впадает в черную раму леса.

И тут сразу на опушке — оклик. Из рва выскакивают двое. Им не больше чем по пятнадцати лет. Деревенские мальчики. В руках оружие — старые берданки.

Машина останавливается. Осторожно, с нацеленными дулами они подходят к автомобилю. При блеске месяца ясно видно, как дрожат в их руках берданки. Крадущимися шагами, готовые на все, они подходят.

Подумайте — глухая ночь, на горизонте пожары, вдали монотонный непрестанный грохот. Черный лес, пустая дорога, и на пустой дороге большая черная машина. Не видно, кто сидит внутри. Быть может, там десяток вооруженных до зубов людей, быть может, пулеметы, быть может, черт знает что. Это могут быть торопливо несущиеся вперед диверсанты, шпионы, немецкие офицеры.

И навстречу этому неведомому из лесу выскакивают двое, не больше чем по пятнадцати лет.

— Стой!

Мы останавливаемся. Торопливо открываем дверцу. Торопливо прячем выхваченные револьверы.

— Пропуска!

Суровый детский голос. Конечно, мы показываем пропуска. Малец при лунном свете внимательно, со сдвинутыми бровями читает. Возвращает пропуска. На детском лице — облегчение. Теперь они уже спокойно разговаривают с нами. Их руки уже не дрожат. Караул, да, караул. Тут сейчас за лесочком их деревня. А они сторожат на дороге. Мало ли что может случиться.

Мы уезжаем, оставляя за собой этот караул, двух пятнадцатилетних мальчиков, которые с берданками в руках сторожат дорогу у своей деревни. Двух мальчиков, которые выскочат из рва, кто бы ни появился на дороге. Двух мальчиков, которые в эту жуткую лунную ночь, полную шепота и вздохов деревьев, глядят на розовеющее зарево в небе, слушают далекий грохот и несут на своих плечах всю тяжесть ответственности за этот отрезок дороги. Нервы натянуты до крайности. Воля напряжена до последних границ. Легко быть героем, когда не понимаешь, что такое тревога. Но эти двое героически преодолевали в себе обыкновенный детский страх. Страх перед ночью, войной, страх перед неизвестным. Эти двое вопреки дрожи в руках шли навстречу чему-то, что могло оказаться смертельной опасностью, что в их представлении, когда они выскочили из рва, и было опасностью.

Двое пятнадцатилетних. А сколько их вчера, сегодня караулит по лесам, по дорогам, по околицам деревень и поселков? Сколько их, заменяющих ушедших на фронт мужчин, на оклик «стой» получают пулю в сердце! Кто назовет имена их всех, запишет деревни и местечки, где они жили и в которых уж никогда не достигнут возраста взрослого человека!

Имя им легион.

Собственной кровью платят наши дети долг родине, которая дала им солнечное, счастливое детство советского ребенка. Собственную кровь льют наши дети на чашу весов, которую мужество, любовь и истина перетянут на нашу сторону.

Ванда Василевская

Достойный сын отца, погибшего смертью храбрых

Он по нескольку раз с горящими глазами перечитывал письма отца с финского фронта.

Володя гордился отцом. Он рассказывал всем ребятам в школе о том, как красноармейцы бьют белофиннов, и авторитет его и в школе и в отряде возрос необычайно; и на его белокурую голову ложился отсвет славы его отца.