Партизанской тропой Гайдара - [57]

А дня через два, изрядно пьяный, Костенко ввалился к недругу своему Анисиму Васильевичу Плите.

Много раз выступал Анисим Васильевич на собраниях, убеждая не доверять Корнею. В словах, в повадке, даже в ухмылке его чувствовал Анисим Плита чужака.

А доказать, сколько ни пробовал, не мог. И случалось, пристыженный, под веселые шутки товарищей, покидал трибуну.

И вот районный староста в новом драповом пальто пожаловал сам.

Не снимая шапки, уселся. Чтоб показать — костюм на нем, между прочим, тоже новый, — развел полы своего демисезона и, улыбаясь, уставился на Анисима Васильевича.

Завертывая самокрутку, Плита просыпал табак, и цигарка вышла тощей. Но зачем пожаловал гость, спрашивать из гордости не стал.

А Костенко продолжал улыбаться. Ему нравилось, что вот ведь он кому-то улыбается. Чувствует себя добрым, как, например, теперь, когда взял и сам пришел к старинному ворогу своему... А мог и не прийти. Мог только приказать, и хлопцы — фью-ють! — схватили бы цего Анисима за белы руки и приволокли к нему в служебный кабинет, где можно было бы, кое-что припомнив, поговорить и по-другому. Но он добр. Пришел сам. Хотя теперь он уже не председатель какого-то паршивого колхоза. Теперь он уже хозяин — хо-зя-ин! — всего района. А люди, несмотря на доброту его, все-таки его боятся. И правильно. И он теперь нарочно ходит по злокозненным домам. Никакой дани там не берет. (Что надо, хлопцы принесут.) Он самолично дань только страхом берет, потому что сам столько лет боялся людей. Знает, что это такое.

Тяжело сопя, Корней полез в задний карман штанов и с силой, будто колодой карт, хлопнул по столу пачкой бумажек с обтрепанными краями.

— Читай, — позволил Корней. — Не бойся.

Плита стал читать. В первой бумажке рыжевато-коричневыми, словно кровью выведенными буквами было написано, что сие удостоверение дано есаулу такой-то сотни желто-блокитной армии батьки Петлюры Костенко Корнею Яковлевичу... Остальные были о том же.

— Вот так, — пряча документы в бумажник, произнес Корней. — Советская власть меня ловила-ловила. Не поймала. Горелов со своими хлопцами приезжал — и у них ничего не вышло. А говорю я это для того, чтобы ты, Анисим, при случае переказал в лесу этим дуракам: нехай со мной лучше не вяжутся, а идут сюда, в Гельмязево, сдают ружья и как положено работают. Немец, когда на него работают, — он ценит.

«Совет» предателя стал известен в отряде к утру.

Горелов приказал схватить и привести Корнея в отряд. Старшим группы назначил Гайдара.

Десять бойцов еще засветло выехали на машине из лагеря. А когда приблизились к Гельмязеву, было уже совсем темно.

Полуторку оставили в кустах на окраине. Задами вышли к дому Костенко. В окнах — ни огонька.

Аркадий Петрович неслышно расставил часовых. А сам вместе с младшим лейтенантом Тонковидом поднялся на крыльцо. Взял на изготовку пулемет:

— Стучите.

Тонковид осторожно постучал...

Еще постучал...

— Вроде дома никого нет, — повернулся он к Гайдару.

— А ну крепче!..

Тонковид ударил прикладом.

— Кто такие?! Что надо?! — раздался сразу встревоженный женский голос.

— Откройте!.. Полиция!.. — громко сказал Гайдар.

В окне было видно, как внутри хаты вспыхнула спичка, потом загорелся каганец, загремели засовы и дверь отворилась.

Гайдар осветил карманным фонарем сени с молочными бидонами. Осмотрел все углы хаты, заглянул на полати. Тонковид его сопровождал.

— Это квартира Костенко?..

— Да...

— Корнея Яковлевича?..

— Да.

— А где он сам? — допытывался Аркадий Петрович.

— Уехал в Золотоношу. Мы закололи кабанчика, так он повез свеженького мяса тамошнему начальству. Ну, как в подарок.

— Понятно... — кивнул Гайдар, с интересом оглядывая стены, увешанные такими же фотографиями, как и в любой другой избе.

— А кто мы такие, знаете?

Женщина еще раз глянула на кубики Тонковида, тускло блестевшие из-под кожаной его куртки.

— Знаю...

— Так вот напомните вашему мужу, чтобы он не забывал, в какой стране живет и по чьей земле пока еще ходит. Скажите, что мы были и придем еще, — произнес Аркадий Петрович.

И Тонковиду, когда они вышли на улицу:

— Не уйдет...

ГЛАВА XXXI. «ЖЕЛТАЯ ЛЕНТОЧКА»

Людей неинтересных в мире нет.

Их судьбы, как истории планет.

У каждой все особое, свое,

и нет планет, похожих на нее.

У каждого — свой тайный, личный мир.

Есть в мире этом самый лучший миг.

Есть в мире этом самый страшный час.

Но это все неведомо для нас.

Евгений Евтушенко

Этот разговор с Марией Мойсеевной Денисенко (по отцу Ильяшенко) произошел в сентябре 1963 года в белом домике на краю маленького сибирского городка Уяра.

— Извините, я вам долго не отвечала, хотя письма ваши — и простые и заказные — получила. Они хранятся у меня вон там в столике.

Я перечитывала ваши письма. Не спала по ночам. Утром не могла работать. А вечером, придя домой, не могла сесть за стол и ответить на ваши вопросы. Простите, но не могла.

Вы не первый, кто просил меня рассказать о партизанском отряде Горелова, о Гайдаре. Но и другим я не отвечала тоже. И, только получив вашу большую телеграмму, я поняла: вы все равно приедете и разговор будет. Тогда я стала волноваться: вы приедете из Москвы, а я не сумею вам ничем помочь, потому что знаю очень мало.