Партизанская искра - [82]

— Эх, Гречаный, Гречаный, ты такой талант. У тебя хороший голос, я слышал, как ты пел, хорошо пел. В Одессу поедешь, в оперу.

— Я не хочу быть артистом.

— А кем же ты хочешь быть?

— Капитаном дальнего плавания.

— Ах, вот как! — притворно засмеялся офицер.

В этот момент вошли жандармы.

— Все обыскали?

— Так точно, домнул локотенент..

— Что нашли?

— Ничего, кроме вот этого, — ответил жандарм, подавая офицеру две книги.

Анушку повертел книги и, сам не умея прочесть, подал начальнику полиции.

— Что это за книги?

— Джио-ва-ни. Спартак, — прочитал Романенко и спросил Парфентия: — кто этот Спартак?

— Римский гладиатор, вождь восстания рабов в Риме.

— Джу-зе-ппе Га-ри-баль-ди, — читал Семен обложку второй книжки.

— А это кто такой?

— Знаменитый итальянский полководец, который…

— Ну хватит, — перебил офицер, — экзамен мы потом устроим. Ты, гроссмейстер, пойдешь со мной. Там подробно расскажешь обо всем и, может быть, припомнишь все же, кто занимается всем этим делом.

Он показал Парфентию одну листовку из тех, что были расклеены этой ночью комсомольцами.

— Я ничего не знаю.

— Это мы выясним. Мы знаем больше, чем ты думаешь. И не прикидывайся.

— Это сделали партизаны, — пояснил Парфентий.

— Кто сказал?

— Все говорят.

— Кто это все?

— Ну, люди.

— А откуда люди знают?

— А там же написано, читайте: «Штаб партизанского отряда».

— Хорошо. Шахматы возьми с собой. Этот тоже пойдет с нами, — кивнул офицер на Мишу Клименюка.

Мать в пугливом ожидании следившая за всем, что происходило, поняла, что в дом вошла беда. Она решительно шагнула к двери и загородила дорогу.

— Куда вы его ведете? За что? Я знаю, что мой сын не виноват.

— Пусти, старуха, — грубо оттолкнул офицер.

— Нет, не пущу! Скажи, за что вы его уводите?

— Не беспокойся, мама, — промолвил Парфентий, обнимая мать, — я скоро вернусь, я ни в чем не виноват. Господин офицер, наверное, хочет сыграть со мной решающую партию… это называется реванш. Но ты не волнуйся, я все равно выиграю, мама.

Глава 19 В ЗАСТЕНКЕ

В жандармерии Парфентия и Михаила продержала всю ночь. Несколько раз начальник вызывал их на допрос, то вместе, то порознь.

Утром измученных, едва стоящих на ногах, начальник вызвал арестованных снова. Предъявленные обвинения в составлении и распространении по селам листовок были повторены. Бегло и сухо, локотенент Анушку задал те же вопросы, на которые арестованные так же твердо и спокойно отвечали:

— О листовках ничего не знаем.

В кабинете Анушку, где сейчас стояли двое арестованных, было тихо. Начальник сидел за столом и, глядя в окно, слегка барабанил по столу острыми, лакированными ногтями. Порой он вытягивал в трубочку губы, будто пытаясь свистеть. А то вдруг, закусив нижнюю губу, бросал короткий, колючий взгляд на стоящих перед ним юношей.

Парфентий с Михаилом ждали, что придумает для них и как распорядится ими начальник жандармерии. Им казалось, что допросы уже кончились, и сейчас Анушку, так и не узнав ничего, все-таки придумывает для них наказание.

Офицер встал из-за стола, вышел и остановился посредине кабинета, картинно заложив руки за спину.

— Ты можешь идти домой, — бросил он Мише, — а ты пока останешься.

Михаил не спешил уходить. Он вопросительно смотрел на Парфентия, казалось, взгляд его спрашивал: «Идти мне или остаться с тобой». Ему не хотелось уходить одному.

— Я тебе сказал — иди домой, — резко повторил офицер, — или тебе нравится здесь? Я приглашу тебя, когда будет нужно.

— Иди, Миша, — шепнул Парфентий, — зайди к нашим и скажи, чтобы не беспокоились.

— Хорошо, Парфень.

— Прекратить разговоры! — перебил Анушку. — А ты марш!

Михаил ободряюще кивнул Парфентию и вышел.

Локотенент Анушку прошелся взад-вперед по кабинету, разминая ноги, и снова сел за стол.

— Подойди ближе.

Парфентий подошел.

— Стань тут.

Парфентий стал.

— Вынь руку из кармана! — повысив голос, приказал начальник.

По тону офицера Парфентий понял, что тот, теряя самообладание, начинает раздражаться. Но юноша не испытывал той робости, которая обычно появляется у виноватого на допросе, когда он чувствует, что все нити находятся в руках следователя. Парфентий не боялся, так как был уверен, что явных доказательств его виновности у Анушку не было. Но все же сосал червь сомнения: для чего-то ведь оставили его одного. Стало быть, разговор еще не окончен. Наоборот, он видел, что сейчас офицер более воинственно настроен, чем до сих пор. Парфентий приготовился принять на себя все, с чем мог обрушиться на него начальник жандармерии. Он был доволен, что Михаила отпустили домой. Одному было несравненно спокойнее. И вообще, он сейчас с радостью согласился бы за всех отвечать один.

Анушку молчал, глядя в окно. Потом он перевел взгляд на стоящего перед ним белокурого подростка. На мгновенье у него мелькнуло сомнение: неужели, в самом деле, этот белоголовый деревенский мальчик способен на такое дело, которое подстать взрослому. Но вдруг офицер вспомнил что-то. В глазах его дрогнули злые искорки, на лице заиграли знакомые Парфентию багровые пятна. И все лицо локотенента Анушку, казалось, становилось полнее, будто набухало злостью.

— Так ты отказываешься?

— Я ничего не знаю.