Партизанская искра - [40]

В дни войны о серебряной поляне редко вспоминали. Без отцов, старших братьев трудно было управляться в колхозах. В короткие, свободные от работы минуты каждый бежал в школу, чтобы послушать по радио сводку. Этим только и жили, это только волновало сердца.

С первых дней оккупации о поляне, казалось, забыли. Молодежь, измученная за день на работе, забивалась по хатам. Позже, когда комсомольцы вступили на путь борьбы с захватчиками, они вспомнили о серебряной поляне. Вновь загудела она молодыми голосами. Но теперь уже не пьесы и не страницы романов стали предметом внимания и обсуждения хлопцев и девчат. Иное волновало собравшихся. Тайно, с большой осторожностью, сходились бывшие школьники на серебряную поляну и читали листовки, сводки Совинформбюро, сброшенные на поля советскими самолетами.

Выбрав открытое местечко между плотных кустов, Парфентий осмотрел поляну кругом. Лес жил своими особыми звуками и шорохами. Даже в глубокую осень, когда, казалось, все живое попряталось, притаилось, в его оголенных поределых зарослях не прекращалась кипучая жизнь. Пронзительно трещали сороки, перелетая с ветки на ветку, нежно посвистывали синицы. Где-то неподалеку звонко стучал дятел, изредка потрескивали сучки под лапками проворных, невидимых зверьков.

Долго стоял Парфентий, вслушиваясь в эти звуки и шорохи, и старался уловить осторожные шаги или нарочный приглушенный кашель. Он был уверен, что где-нибудь поблизости, а, может быть, и совсем рядом, затаился человек, к которому он, Парфентий, тянулся сейчас всем сердцем. Юноша всматривался в каждое деревцо, пристальным взглядом пронизывал каждый кустик орешника. Он ждал, что вот-вот из-за ствола дерева или из лесной глубины появится учитель. При каждом легком треске сучка он вздрагивал и оглядывался.

К этому напряженному ожиданию вдруг примешалась тревога. А что, если Владимир Степанович не пришел? Нет, только не это. Он так ждал этой встречи. Да и не мог учитель вызвать его сюда, не подготовив встречу, не учтя всех возможностей. Внезапно в голову пришла мысль, что Владимир Степанович так же, как и он, соблюдая осторожность, затаился где-нибудь поблизости и ждет.

«Конечно, я должен первым дать о себе знать», — решил Парфентий и вышел на поляну.

Неподалеку, за спиной хрустнула сухая ветка. Парфентий обернулся на звук. Между кустов орешника, на фоне черной глубины леса, стоял незнакомый человек. Это был пожилой мужчина, с небольшой русой бородой, обрамлявшей крупное, полное лицо. На нем был ватный пиджак с барашковым воротником и черная фуражка.

Они стояли и смотрели друг на друга. Парфентий с замешательством, незнакомый человек — с любопытством.

— Кто ты? — строго спросил бородатый.

Парфентий был не из трусливого десятка и в свою очередь задал вопрос:

— А вы?

— Человек. Ты меня не знаешь?

Парфентий отрицательно покачал головой. Как же было узнать, когда и голос человека был ему незнаком.

— Подойди поближе, — улыбаясь, сказал незнакомец.

Парфентий нерешительно приблизился. Теперь их разделяло расстояние в какой-нибудь десяток шагов. Из густой, русой оправы лица на Парфентия тепло и весело смотрели карие глаза учителя.

— Владимир Степанович! — радостно воскликнул юноша и бросился к учителю.

Они долго жали друг другу руки, затем, крепко обнявшись, расцеловались.

— Теперь узнал?

— Ну, конечно!

Парфентий с удивлением и восхищением смотрел на учителя.

— Повстречай я вас где-нибудь в другом месте, ни за что не узнал бы. Так и прошел бы мимо, — сказал он.

— Так и нужно. Осторожность, выдержка, смекалка — неизменные спутники подпольщика. Ты это тоже должен помнить. Что ты на меня так смотришь?

— Все не могу поверить, что вы могли стать вот таким.

— Каким?

— Усатым, бородатым и… совсем другим, непохожим. И голос у вас был чистый, звонкий, а теперь глухой и низкий. Мне думается, пройдите вы сейчас по улице Крымки, и вас никто не узнает.

— Борода и усы выросли, а голос — дело артистическое.

Учитель легко положил руку на плечо юноши. Они тихо пошли, углубляясь в чащу.

Осенний туман низко плыл над землей, путался в кустах, обволакивал сизоватыми рыхлыми клочьями потемневшие стволы деревьев.

Первым заговорил Моргуненко:

— Прежде всего расскажи, что у нас в Крымке творится.

Парфентий, волнуясь, начал подробно рассказывать. Он говорил, как хозяйничают в селе захватчики. Со смешанным чувством горечи и гнева сообщал о том, как комсомольцев, крымских школьников жандармы под конвоем гоняют работать на железную дорогу. Жаловался учителю, как сельский клуб оккупанты превратили в жандармский пост.

— Да еще заставляли нас вырубать рощу перед клубом. Лес им понадобился для перегородок в жандармерии. Понимаете?

— Вырубили? — встревоженно спросил учитель.

— Что вы! Отказались хлопцы, все, как один. И дед Степан с дедом Митрием тоже с нами.

— Молодцы! Правильно сделали.

— Сказали просто, что рубить не будем и никому не — позволим.

Парфентий глянул в глаза учителю и улыбнулся.

— Помните, как мы с вами сажали эту рощу?

— Помню, Парфень, — задумчиво промолвил Моргуненко, — и ничего вам не было за то, что не послушались жандармов?

— Ну, как же! Разве они могли простить нам это? Начальник приказал всех нас, бунтовщиков, высечь плетками.