Партизанская быль - [98]
Положим, думал я, на восстановление советского тыла меня вряд ли направят, поскольку я до войны никаких руководящих постов не занимал и практики не имею. Да ни за что я на это и не соглашусь. Хочу еще воевать и могу принести пользу на фронте.
Скажем, все выйдет по-моему. Безусловно, так. Меня возьмут в армию. Но тут опять остается много непонятных и тревожных вопросов.
Ведь я привык к своим бойцам, они ко мне. Многие, огромное большинство партизан отряда имени Чапаева, желали воевать дальше. Что же, нам придется в армии служить всем порознь?
Надо думать, новые боевые товарищи будут не хуже старых, но тех я хорошо знаю, а это очень важно для дела, да и странно будет видеть рассыпанным налаженный коллектив. И в то же время ясно, что взять нас в армию целым отрядом не могут. Об этом, очевидно, и думать не приходится.
Итак, с отрядом, с боевыми друзьями придется проститься. И это произойдет со дня на день.
Что будет дальше со мною? Пригодится ли во фронтовых условиях школа партизанской войны? Ведь в армии все иначе. Каким я сумею быть там командиром и сумею ли? Какое дадут воинское звание? В какую часть проситься? Или, быть может, спрашивать не станут — это решится само собой.
Да, мы все, конечно, очень туманно представляли себе, как устроятся наши дела. И кстати, что это за глупость моя старая клятва — снять бороду в Берлине? Кому же я нужен в армии такой лохматый: партизанская фантазия — прическа, фантазия — костюм. Там — порядок. И чем больше я думал об этом порядке, тем больше мне хотелось скорей его увидеть, оценить, испытать на себе. Мы, партизаны, всегда были только младшими братьями армейцев. И я твердо знаю, что хочу повоевать теперь плечом к плечу с настоящими военными.
Но я не знаю, как в армии отнесутся к партизанам. Не знаю и того, кто, когда и где будет нас формировать. Как произойдет ликвидация соединения? Увижу ли я сейчас Чернигов, Семеновку, Добрянку да села, за которые приходилось воевать, уже свободными? Или пройду другой стороной, быстрым маршем, мимо родных мест?
Все будто и хорошо и ясно. На душе праздник. А все-таки вместе с праздником столько еще заботы, столько непонятного в том, как сложится будущее, что найти покоя в эту ночь было невозможно.
И вдруг среди ночи — срочно за мной. Из штаба. Значит — серьезные новости.
В штабе много народу. Весь обком, некоторые командиры. Собрались у стола, так заслонили головами лампу, что в палатке темно. Что-то разглядывают, тихо говорят. Стоит в стороне один Коротков и громко диктует какие-то списки. Новиков, необычно напряженный, взволнованный, — рядом с командиром. Накурено страшно.
Слышу знакомые фамилии, но не могу уловить: куда, что, кого?
Новиков, увидев меня, говорит:
— Сядь, подожди, сейчас.
Коротков обращается к нему:
— Значит, командиром отряда Костеневича?
«Что это, — думаю, — за наваждение? Какие они еще тут отряды составляют? Осоавиахима? Противовоздушной обороны?»
— Костеневича? — задумывается Новиков. — Ведь это было решено.
Я тихонько обращаюсь к Новикову:
— Семен Михайлович! Где я — то буду? Имей в виду — ни в какой отряд не пойду. Я — в армию!
— Постой, постой, дойдет очередь и до тебя.
В палатку продолжают собираться командиры. Все слушаем, нервничаем, ничего не понимаем.
Но вот Коротков поворачивается ко мне:
— Высказывай мнение, — говорит он, — согласен ли с этим списком командиров соединения? Какие имеешь предложения? Как видишь, командиром Сталинского отряда — Костеневич. Кого полагаешь на свой, Чапаевский?..
— Как это Чапаевский?
— Кого назначить командиром? — раздраженно повторяет Коротков.
Тут уж я не выдержал:
— Ничего, — говорю, — не понимаю. Кажется, меня еще не снимали. А разве наши отряды будут сохранены?
— Ты что не знакомил еще командиров с радиограммой? — обратился тут Коротков к Новикову.
— Нет, только собрались. Я думал сразу всех.
— Так что ж, давай, а то ж люди не понимают.
И мы выслушали текст только что полученной из Москвы радиограммы.
Все в ней было прямой неожиданностью.
Для работы в советском тылу на освобожденной Черниговщине остаются члены обкома и советские, партийные и хозяйственные работники.
Соединение черниговских партизан имени Попудренко будет продолжать боевую деятельность в тылу врага, по новым указаниям Штаба партизанского движения.
— Завтра вы должны уйти не менее чем на сорок километров, — тут же, не давая опомниться, сказал Короткое. — Сейчас соединению необходимо оторваться от Красной Армии и всячески препятствовать переправе отступающего через Днепр врага.
— Как мы? — не понял кто-то. — А обком?
— Обком через два часа перестает быть подпольным. С нами здесь, в Гулино, останется человек сто пятьдесят. Вы же все.
Тут уже народ в палатке зашумел, загудел и что-либо понять стало окончательно невозможно.
Хорошо, обком остается. Соединение уходит. Но кто теперь поведет все отряды?
Наконец, кто остается, кроме членов обкома? «Кто уходит? Где списки? Будут ли считаться с личными желаниями?
Не понимал ничего по-прежнему и я. Почему меня спрашивали о командире отряда Чапаева? Значит, меня оставляют в советском тылу? Но это же несправедливо! Все знают, что я хотел продолжать воевать, да я и больше пользы принес бы на фронте. Все же опыт имею.
Кто она — секс-символ или невинное дитя? Глупая блондинка или трагическая одиночка? Талантливая актриса или ловкая интриганка? Короткая жизнь Мэрилин — сплошная череда вопросов. В чем причина ее психической нестабильности?
На основе документальных источников раскрывается малоизученная страница всенародной борьбы в Белоруссии в годы Великой Отечественной войны — деятельность партизанских оружейников. Рассчитана на массового читателя.
Среди деятелей советской культуры, науки и техники выделяется образ Г. М. Кржижановского — старейшего большевика, ближайшего друга Владимира Ильича Ленина, участника «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», автора «Варшавянки», председателя ГОЭЛРО, первого председателя Госплана, крупнейшего деятеля электрификации нашей страны, выдающегося ученогонэнергетика и одного из самых выдающихся организаторов (советской науки. Его жизни и творчеству посвящена книга Ю. Н. Флаксермана, который работал под непосредственным руководством Г.
Дневник, который Сергей Прокофьев вел на протяжении двадцати шести лет, составляют два тома текста (свыше 1500 страниц!), охватывающих русский (1907-1918) и зарубежный (1918-1933) периоды жизни композитора. Третий том - "фотоальбом" из архивов семьи, включающий редкие и ранее не публиковавшиеся снимки. Дневник написан по-прокофьевски искрометно, живо, иронично и читается как увлекательный роман. Прокофьев-литератор, как и Прокофьев-композитор, порой парадоксален и беспощаден в оценках, однако всегда интересен и непредсказуем.
Билл Каннингем — легенда стрит-фотографии и один из символов Нью-Йорка. В этой автобиографической книге он рассказывает о своих первых шагах в городе свободы и гламура, о Золотом веке высокой моды и о пути к высотам модного олимпа.
Книга посвящена неутомимому исследователю природы Е. Н. Павловскому — президенту Географического общества СССР. Он совершил многочисленные экспедиции для изучения географического распространения так называемых природно-очаговых болезней человека, что является одним из важнейших разделов медицинской географии.