Партизанская быль - [52]

Это было уже незадолго до соединения С частями Красной Армии. Недалек был и великий час победы.

Прошел не один Новый год. Но не погас свет в окнах дома Станченко. В Блешне и сейчас живет Ефросинья Дмитриевна, учительствует в родном селе. Она растит светловолосого, стройного, похожего на отца сынишку — маленького Бориса Кочинского. И Проне и Тае есть о чем рассказать мальчику, а он жадно слушает все о партизанах, о своем отце. И обе молодые женщины с достоинством поддерживают честь фамилии Станченко — простых колхозников, которые отдали за счастье народа самое дорогое — жизнь.

В добрый путь, товарищи!

Мы вернулись в знакомые Елинские леса, из которых с таким трудом вырывались прошлой весной. За этот год много было пережито, много потеряно, но и приобретено немало. В местах, где мы знали каждое болотце, каждую тропку, особенно сильно чувствуешь, что сделались мы опытней, старше, сильнее. Да и численно выросли почти втрое.

Настал март. Новая весна была к нам куда ласковей прошлогодней. Растущие успехи Красной Армии, ожидание командира, который со дня на день должен был вернуться из Москвы, — все это вселяло такие радостные надежды, что, щурясь на весеннее солнышко, каждый партизан видел в лучах его вестников грядущей победы.

На этот раз возвращения Федорова из Москвы ждали с особым нетерпением: сколько будет новостей, сколько узнаем подробностей о фронте, о нашем советском тыле!.. Теперь-то уж командир сможет сказать, когда Армия дойдет до наших краев. Многие партизаны уже всерьез подумывали о встрече с семьями в родных городах и селах. Пусть через два, через три месяца, но ведь не позже. Точного срока, определенности — вот чего жаждали даже самые рассудительные и выдержанные из нас.

И вот, в ночь на пятое марта, над Елинскими лесами зашумел мотор. Долгожданная машина приземлилась на той же поляне, где мы когда-то принимали первый самолет с Большой земли.

Через час после встречи, когда не улеглось еще первое волнение, в лагере стали говорить, что не зря Федоров сразу же заперся в штабе и заседает с командирами: он привез из Москвы какое-то особо важное задание. Нам предстоит совершить большие дела. Толковали вкривь и вкось, гадали — что бы это могло быть.

— Уж не будем ли мы брать вместе с Красной Армией Киев?

И, как это бывает при подобных разговорах, нашлись, конечно, стратеги, которые указывали, каким путем будем идти, по какому плану станем штурмовать столицу Украины.

Но вот, наконец, приказ — встать в строй. Спорщики и гадатели подравниваются, выразительно поглядывают друг на друга: сейчас мол увидишь, кто был прав.

Все уже стоят «смирно», ждут слова командира. Он начинает говорить.

Действительно — как это люди умеют все пронюхать — соединению поручено большое, ответственное дело: пойти далеко на запад, в глубокие тылы врага. А на Черниговщине останется только часть соединения, и притом небольшая, — всего пятьсот человек. Командовать оставшимися будет Попудренко, а в рейд поведет Федоров. Приказ о том, кому из бойцов и командиров идти, а кому оставаться, будет передан особо.

Вот примерно все главное, о чем говорил тогда Федоров. Мы были ошеломлены.

Если бы в рейд шли все, можно бы только радоваться. Еще бы, раз дают нам такое задание, — значит высоко расценивают. Дослужились до того, что Москва учитывает нас как сильную боевую единицу, способную сыграть свою роль в осуществлении тактического плана Верховного Главнокомандования.

Теперь все захотели в рейд. Честное слово, странно: когда объявили списки, те самые товарищи, которые недавно считали по пальцам километры, отделяющие их от дома, теперь кричали, что «ни за что» оставаться не желают.

Меня тоже не брали. И мне тоже было до смерти обидно.

Я понимал, что и здесь должны воевать опытные бойцы: дела-то еще очень много. Но мои друзья-подрывники Садиленко, Павлов, Клоков, Резуто и другие уходили, и невольно мучил вопрос: почему же оставляют именно меня?

Не один я мучился. Живое тело коллектива делили пополам. Как примириться с тем, что расстаются Федоров и Попудренко, которых мы привыкли всегда видеть вместе? С тем, что уйдут славные пулеметчики Авксентьева, уважаемый всеми комиссар Дружинин, весельчак и храбрец Карпуша, первый наш подрывник Гриша Балицкий. Он сейчас вернулся после ранения из Москвы — даже как следует не повидались. А сестры Станченко? Только что встретились Тая с Проней и уже прощаются. Да что говорить, разве всех назовешь? Скажу только, что из нашей большой подрывной группы оставались на Черниговщине всего трое: Цимбалист, Вася Коробко да я. И нам было очень горько.

Переживали мы еще и то, что Федоров забирал с собой все самое лучшее, как нам казалось, — всю нашу силу, славу и мощь. Что ни говори, а в рейд отобрали таких людей и вооружение, что мы, остающиеся, чувствовали себя по-сиротски.

Командирам не было отбоя от просьб о пересмотре списка. Кто-то грозился «все равно» уйти. Кто-то собирался догонять своих «втихую». Куда ни глянь — везде взволнованные лица, последние наказы, прощанья.

Тем, кто уходил с Федоровым, тоже нелегко было расставаться с нами. Многие просили товарищей земляков позаботиться о семьях, когда Черниговская область будет освобождена от оккупантов. Другие наказывали отомстить за них виновникам гибели родных. Третьи учили нас с честью встретить Красную Армию.