Партизан Фриц - [6]

Михаил Яковлевич решил «прощупать» немца. Спросил:

— Немцы пишут: Москау капут?

Солдат энергично замотал головой.

— Нихт капут, нихт капут Москау!

Пододвинулся ближе к столу и стал торопливо собирать все, что попадало под руку: солонку, нож, кисет с самосадом, коробок со спичками, положил свою зажигалку. Потом все эти предметы расставил в одну линию и, глядя на Сидорова, несколько раз повторил какую-то фразу по-немецки. Михаил Яковлевич тщетно старался понять немца. А он встал с лавки, вышел на середину комнаты, принял молодцеватую выправку, большим пальцем ткнул в выпяченную грудь, пробормотал: «Дойч золдатен» — и бодро зашагал к столу.

Сидоров, окинув взором своих чад и домочадцев, сказал с усмешкой:

— На фронт марширует.

Юлия Ефремовна с укоризной посмотрела на мужа.

— Я, я…. марширен, марширен, — неожиданно для всех обрадованно произносит немец и, останавливаясь у стола, берет левой рукой свою правую руку, зажатую в кулак. — Это есть рус золдатен. — Вопросительно оглядывает всех: мол, понятно ли он говорит. Затем изображает удар кулаком в подбородок и карикатурно пятится назад.

Сценка развеселила всех. Лишь Юлия Ефремовна стоит насупившись: от фашистов можно ждать еще и не таких «номеров».

«Странный гость, — думал Сидоров. — Что же ему все-таки надо? Зачем он пришел?»

Давно уже пришло время ужинать, но хозяйка мешкала, ждала, когда уйдет немец. Он же, однако, не торопился. Тогда Юлия Ефремовна спросила у мужа:

— Ужинать-то будем сегодня?

— Собирай, — предложил Михаил Яковлевич.

Когда все было готово, он рукой пригласил к столу немца. Так, ради приличия. Но солдат не сразу сел за стол. Он что-то проговорил, сопровождая речь жестами и вопросительно глядя на хозяев дома. И только после повторного приглашения приступил к еде. По всему было видно, что пришелец очень голоден, хоть и старается не показывать этого.

Ужин, тепло совсем разморили немца, и он знаками показал, что хочет лечь спать. Юлия Ефремовна, посоветовавшись с мужем, приготовила для него ложе на полу. Солдат поблагодарил и быстро лег. Вскоре он уснул.

Но долго не ложились спать хозяева. Михаила Яковлевича беспокоило то, что не дождался посыльного из отряда и что в доме остался нежданный гость. «Как разгадать его намерения? — думал Сидоров. — Как проверить его?.. Может, попробовать такой вариант…»

Утром, когда немец еще спал, Михаил Яковлевич вышел на улицу и быстро вернулся, крикнув:

— Дойч солдатен! Дойч солдатен!

Немец стрелой вскочил с постели, спросил:

— Айн, цвай, драй зольдатен?

— Много, филь, — ответил Сидоров.

Гость заметался по избе, наспех собирая вещи.

Михаил Яковлевич засмеялся:

— Что, напугался? Боишься?

Немец не сразу понял «шутку» Сидорова, а потом, когда сообразил, сам рассмеялся.

Юлия Ефремовна приготовила на завтрак картошку в мундире. И опять только после нескольких приглашений немец позволил себе сесть за стол. Сашка ел плохо. Худенькими ручонками он отщипывал от куска хлеба крошки и неохотно клал в рот.

— Млеко, — произнес немец. И повторил: — Млеко.

— Ишь чего захотел! — ухмыльнулся Михаил Яковлевич.

Солдат встал из-за стола, взял свой котелок и, что-то пробормотав, вышел.

— Смешной какой-то, — пожала плечами Юлия Ефремовна.

Минут через пятнадцать немец вернулся с котелком в руке.

Он поставил его на стол, произнес:

— Киндер.

В котелке было молоко.

Вскоре солдат стал прощаться, пожал всем руки, погладил Сашку по голове, знаками попросил у Михаила Яковлевича закурить на дорогу. Сидоров отсыпал из кисета горсть самосаду, завернул табак в газету, подал немцу.

— Данке, данке, — поблагодарил тот и замотал головой. Свернул самокрутку, сунул руку в карман, в другой, щелкнул языком, что-то припомнив, и знаками попросил спичек. Прикурил.

Михаил Яковлевич повернулся к жене:

— А ведь зажигалку-то он променял на молоко для Сашки…

Потом обратился к немцу, уже занесшему ногу на порог, и лесенкой опустил ладонь к полу:

— Поди свои дети есть? Жена?

Тот непонимающе посмотрел на хозяина, что-то сказал по-своему и вышел из избы.

5. Поверили

С сердитым завыванием гонит февральский ветер сыпучие струйки поземки, кажущиеся фиолетовыми в тусклых лучах едва возвышающегося над горизонтом солнца, наметает сугробы на берегах речушек Вопи и Водосы, громоздит снежные валы возле зажатых ими нескольких домиков небольшого смоленского хуторка Падемице. При сильном порыве ветра с юга, со стороны проходящего в нескольких километрах шоссе Москва — Минск, слышен шум моторов и лязг гусениц немецких танков: движутся подкрепления фашистским войскам под Москву.

Но вот в безмолвие ворвались новые звуки — скрип шагов. Идут трое. Они подходят к крайнему дому, прислушиваются. Андрей Красильников, старший разведгруппы партизанского отряда «Смерть фашизму», легонько стучит в дверь. Нет ответа. Тогда он осторожно толкает ее рукой, и она бесшумно отворяется. Один остается на улице, а двое, насторожившись, заходят в дом.

У печки греется старуха. Больше в избе никого не видно.

— Что ж дверь не запираешь? — спросил вошедший вторым, коренастый, широкоплечий парень, один из лучших бойцов отряда, Петр Рыбаков.

— А прятать-то нечего.