Партия свободных ребят - [30]

Весело стало Гараське при виде простора и все же страшновато, что-то холодило под сердцем, что-то держало в тревоге.

— Ну, — сказал, осклабившись, Никишка Салин, уставив весло, как руль, и устраиваясь поудобней. — Вот, слава богу, поехали! Пущай впереди у нас море, нехай позади у нас горе!

Жена отчего-то вздрогнула и обернулась на село тревожно.

— Ну, ну, — прикрикнул на нее Никифор, — чего мечешься? Сиди тихо, под нами бездна… — И добавил тише, для нее одной: — Если чего и случится, пущай без нас!

Мы на базаре были — всей семьей.

Лукерья закутала голову полушалком и притихла.

Гараська вздрогнул.

Ветер дул все крепче, паруса надували щеки все важней, и ладья все быстрее бежала встречь течению, сшибая белые гребешки задорных волн.

— Эгей, кум, в обгонки, что ли? — кричал Никишка Салин, настигая лодки Алдохиных.

— А что ж, где наша не пропадала, авось кривая вывезет… тарарахнем, сват. Ха-ха-ха!

Тут Гараська чуть не выпрыгнул из лодки. Ведь точно такие же слова он слышал вчера возле бани Алдохиных.

Люди, говорившие те слова, были подозрительные, его даже жуть взяла при виде таких. Один кривой, другой огромный, сутулый, третий черный, как опаленный. И все нездешние.

Вот как это было…

Опасные гости

Ночью привалила к кулакам подмога. От далеких синих лесов по бурному разливу приплыла небольшая рыбацкая лодка, и, таясь от людей, из нее высадились три человека. Один кривой в ватнике, другой сутулый в брезентовом плаще, третий в ободранной кожаной куртке и охотничьих сапогах.

Пристав напротив бани Алдохиных, они по земляным ступенькам прокрались в баню. Отсюда сутулый, в брезенте, оставив товарищей, пошел в дом Алдохиных, не боясь злых кулацких собак. Ни одна не брехнула на него.

В рукаве он скрывал длинный нож (такими охотники резали медведей, мужики кололи свиней). А на плече нес мешок, но не простой, а из сыромятной кожи.

Он заглянул в окна, тихо, без звука прошел по сеням и без стука открыл дверь в горницу. Силан Алдохин, стоя перед образами в одной рубахе, босиком, молился Николаю-угоднику о ниспослании ему теплой весны, а Ивану Кочеткову гололеду под трактор.

— Здорово, хозяин, — проговорил ночной гость, откидывая капюшон плаща.

Силан удивился, словно увидел ожившего Николая-угодника.

— С нами крестная сила, никак, покойный Родион?

— Он самый, — усмехнулся гость и поправил редкую бороду, словно приклеенную к худым, темным щекам.

— А кто же в твоей могиле лежит, если ты бродишь по свету, Родион?

— А разве меня хоронили?

— По всей форме, с попами, с кадилами… Правда, в закрытом гробу, ввиду смерти твоей от заразного тифа или там оспы… теперь уж не помню.

— Так, — процедил сквозь зубы Родион. — Уж не знаю, зачем меня господа Крутолобовы похоронили, своего любимого егеря. Только, значит, поэтому меня и пуля не брала. Сколько в меня красные и белые ни стреляли, ну хоть бы одна коснулась. А я бил-колол без промаха… и кадетов и товарищей комиссаров.

— За кого же ты воевал, Родион?

— Сам за себя! С тех пор как во время революции купил у меня молодой барин Крутолобое мое имя-звание вместе с паспортом, а мне отвалил кучу золотых монет, понесло меня туда, где деньгам цену знают. В белогвардейское царство. Был я в Крыму у белых, потом у зеленых, последний мой пир был у Антонова. Хотел за границу убежать, да места на пароходе не хватило. Не взяли меня с собой господа офицеры…

— А зачем же ты ко мне-то пришел? — покосился Силан на кожаный мешок в руках бывшего егеря.

— За продовольствием, по старой памяти. Охотились когда-то вместе, помогал тебе браконьерить в барских угодьях. Не так ли?

— Было дело, — пробормотал Силан.

— Я не один, с двумя товарищами. Скрывались мы в темниковских лесах, а теперь с разливом решили вниз, на Волгу, уплыть. Без харчей и без гроша в кармане нам пропадать… Выручай, Силантий… Не то сожжем!

— Что ты, — перекрестился Силан, — больно скорый сразу грозиться!..

— А нам это недолго.

— Любите вы жечь да палить, знаю антоновцев…

И тут Силан запнулся, его озарила лукавая мысль.

— Слушай, Родион, уж если вам желательно чего-либо сжечь, сожгите вы у нас в Метелкине один немудрящий сарай. И получите вы за это на дорожку и хлеб, и сало, и денег жменю.

— Ну что ж, сожжем сарай, — охотно отозвался Родион.

— Вот хорошо. Вот и слава богу. Вот и договорились, спасибо Николаю-угоднику, — торопливо закрестился Силан и стал одеваться.

— Пойдем к твоим товарищам. Я вам расскажу, чего от вас требуется. Какой нам сарай надо поджечь, какого нам медведя надо убить…

— Медведя? Про то уговора не было!

— Будет, будет, и на медведя будет уговор, — ласково лепетал Силан. Ты же известный был медвежатник. Вон я вижу, у тебя и кожаный мешок-накидыш сохранился, в который ты живьем медвежат-пестунов ловил, волчат сажал. Ох, славилась когда-то твоя хватка!

— Я и взрослого медведя однажды им накрыл, — усмехнулся Родион.

— А на войне-то аль человеков в него ловил?

— Бывало, — нехотя сказал Родион, — накидывал на часовых… Подкрадываться-то я могу без звука… Голос в мешке глушится… А когда нюхательного табаку на дно сыпанешь да нахлобучишь на человека, тут любой богатырь дохнет разок и повалится…