Партия или Мафия? Разворованная республика - [25]

Гвишиани спокоен, торжественен. Глаза не смотрят:

— Где поздравительные телеграммы, которые посылал?

— Не было их, Джермен Михайлович.

— Не было? — оживился. — Так… Рукописи мои не остались?

— Передал.

— Все? Понимаешь, здесь правда важна.

— Да.

— Хорошо… Ступай… Ступайте…

В дверях остановился.

Гвишиани: — Хорошо, хорошо, прощайте… До свидания, — слегка помахал пальцами.

Я: — Может быть, поможете уехать?..

Проворачивается пленка дальше — назад. Ярославль. Безвкусно обставленный кабинет — партком медицинского института. На стене портрет Брежнева. Стол под зеленым сукном.

— Это сионистская провокация. Не разглядели — виноваты. Не разобрались — ошибка, — ректор института профессор Стовичек волнуется. Слова получаются дежурные, случайные. Стыдно — он умница. А я молчу. Жду.

Мухо — рябой, с шишковатым лицом и мелкими желтыми зубами, в грязном галстуке с толстым узлом на оранжевой рубахе навыпуск…

Было видно: не по грамотности был назначен он секретарем парткома института, не получил никакого воспитания — ни семейного, ни даже школьного — такой часто пропускает уроки, терроризирует учителей, бьет фонари на уличных столбах. Мухо не был исключением в партийной организации Ярославля. Его недостатки сливались бы в однородной ему среде, если бы он не пытался их скрыть — проявлял назойливые претензии, превышающие его возможности. Мухо пробился наверх не собственными силами — его вытащили на поверхность и ввели в коллектив института благодаря протекции КГБ, где он исполнял до этого обязанности осведомителя. И вот сейчас — в новом качестве руководил партийным комитетом.

— А почему профессор Земцов захотел в Израиль? А может быть, хочет скрыть черное пятнышко в своей биографии? Надо бы узнать — запросить товарищей. Что мы знаем о Земцове? — дипломы. Во — сколько их! А как он их получал — вопросик! Книжки — не много ли в 33 года? Наши-то ярославские ученые в месяц статью не могут издать, а тут у него, у Земцова, что ни неделя — статья. Темное дело, товарищи.

Когда в Советском Союзе хотят кого-нибудь уничтожить без должных на то оснований, то обычно распространяют о нем гнусную клевету. Мухо знал об этом правиле.

— Разговаривал я давеча с очень ответственным инструктором ЦК — Квасовым. Так вот, он предупредил нас: надо быть бдительными. Партия не потерпит аморальности. Земцов у нас просит характеристику, а мы скажем ему: не-ет, погодите. Сперва мы узнаем, кто вы.

Лицо Мухо расплывается в улыбке. Шутка ли — его принимали в Москве, в ЦК, советовались в обкоме — ЧП какое — зав. кафедрой философии — сионист! Ему уже видится громкий политический процесс, скамья подсудимых. Он обвинитель. Забыл о собрании — мерещится: срывает маски с людей. И каких людей! О которых раньше думал с елейной завистью и глухим беспокойством. Он еще покажет, на что способен. Видится: вот секретарь всего обкома Ло-щенков руку ему в волнении пожимает: молодец вы, Мухо, горжусь вами… А почему Лощенков, а не в ЦК? Дух захватывает — он ведь только оттуда: дорогие пушистые ковры, плотные глухие двери. Телефоны — белые, красные, черные. Мухо подтягивается на коротких ногах, всматривается в коллег — иронически, снисходительно, немигающими серыми глазами — они, глупые, еще и не знают, что не Мухо перед ними… Забылся и… срывается:

— А кто покровительствовал Земцову? Кто сделал его зав. сектором в ЦК? — делает паузу и скороговоркой презрительно: — Алиев. А почему? Что их связывало?

Проценко нервно стучит пальцами по столу: Алиев — член ЦК КПСС — не следует о нем говорить дурно. И вообще лучше не вспоминать. Мухо перегнул. Но Мухо не замечает.

— Есть сведения: Земцов статьи писал Алиеву. Что — было? — обращается к Земцову. — Молчите? Было, было, товарищи.

Проценко хрипло: — Товарищ Мухо, не отклоняйтесь. Кто еще хочет по существу? Вы, — указывает пальцем на проректора, профессора Новикова. Новиков — только вчера из отпуска, растерян, события надвинулись на него неожиданно: уезжал — все было тихо. Земцов, почитаемый человек, в обкоме его лекции хвалили. Что сказать? Что же все-таки сказать? Растерянно:

— Я — хирург. Опухоль надо удалять основательно. Вот был в больнице случай такой… Что это он вдруг о больнице, куда его занесло? Надо короче.

— Исключить из партии.

Слов этих будто ждали. Почтенные ученые заволновались, зашумели. Реплики с мест. Собрание поломалось — кричат, перебивают друг друга:

— Гнать негодяя!

— Сионист проклятый!

— Шпион, поверьте! Шпион — не иначе.

— Да он рехнулся. В больницу его!

Надо сдержаться. Чувствую: пальцы впиваются в ручку кресла — синеют. Надо подумать о другом, не слышать. Считаю: один-два-три… восемьдесят четыре, восемьдесят пять… сто два, сто три…

— Земцов! — зовет Мухо.

Кажется, меня. Двадцать два члена парткома — мужчины и одна женщина — с любопытством наблюдают за мной. Замечаю — тишина.

— Вы хотите что-нибудь сказать?

Что-нибудь? Почему что-нибудь? — многое: о том, как зачисляют в институт — конкурс родителей, как проходят экзамены: обком дает указание — не ставить в ознаменование 50-летия образования СССР двоек. И все успевают. Как принимаются кандидатские экзамены… Звонит секретарь обкома Морозов: