Парсуна. Откровения известных людей о Боге, о вере, о личном - [5]

У брака очень много испытаний. И думаю, что люди, которые проживают вместе много лет, могут быть как в абсолютном умилении и растворении друг в друге, так и в не меньшем накале выяснения отношений, чем в юности. Возраст наш, и в том числе старость, – это ведь тоже испытание. И отнюдь не только здоровья, выносливости и так далее, но и всего того, что ты вообще в жизни благоприобрел: воспитания, дисциплины, нравственных ценностей. В старости, как это ни грустно, очень многие вещи облетают, как осенняя листва. Многое отпадает, потому что у человека нет сил соблюдать какой-то внешний порядок или внешнюю картинку. Остается только то, что в самом деле а) дано, б) по-настоящему присвоено. Поэтому, если хотите жить в старости счастливо, надо очень сильно трудиться. И не на благо общества, а именно с точки зрения духовного воспитания самого себя. Чтобы успеть присвоить это, как привычку жить не эгоистично. Чтобы видеть и слышать другого человека. И научиться любить ближнего.

Глядя на сегодняшний день и это тотальное одиночество, на то, как быстро распадаются браки, я думаю, что эгоизм обладает такой невероятной силой и мощью, что может, как сорняк, заглушить дар любви, который дает нам Господь. И дальше люди обвиняют друг друга, говорят: да это в тебе дело, ты был хороший, а стал плохим, поэтому любовь испортилась… А она не может испортиться. Она просто – есть. Всегда. И я думаю, что любовь очень многолика. И претерпевает испытания. Это нормально. Но она стоит того, чтобы ее беречь.

Вместо послесловия

Легойда: В ситуации, когда вам предлагают сняться в главной роли, а духовник говорит: «Не надо», где вы поставите точку в предложении: «Согласиться нельзя отказаться»?

Меньшова: «Согласиться. Нельзя отказаться». Хотя я, безусловно, узнала бы о причине такого ответа. И задумалась бы над ним, вероятно. Но если бы мои собственные внутренние доводы и профессиональный интерес разошлись бы с этими причинами, то точно – «согласиться!» В данный момент я не нахожусь в том безмятежном состоянии, когда сверяю свою жизнь с духовным отцом и подчиняюсь. Я вообще редко советуюсь с кем бы то ни было. Хотя у меня был такой опыт: некоторое время в моей жизни был духовный отец, и я следовала всем его советам. Но сейчас я такого человека не ищу. Может быть, я еще буду его искать и мне снова понадобится довериться чьей-то воле.

Парсуна Бориса Корчевникова, генерального директора телеканала «СПАС»

Вместо предисловия

Легойда: Что для вас сегодня является самым главным в себе?

Корчевников: Я тележурналист.

Легойда: Я имею в виду не профессию.

Корчевников: А у меня ничего больше нет. У меня все время и вся жизнь уходит только на это.

* * *

Десять лет назад я летал: я только узнал Бога, и жизнь невероятно упростилась, и все встало на свои места. А потом я Его много раз терял. И мне стало сложнее. Но я продолжаю говорить: Бог – это просто, но мне трудно Его хранить.

Я до сих пор убежден: попробуй объяснить мир и вообще все, что с тобой происходит, без Бога – помыкаешься, помыкаешься, поспоришь до хрипоты, и все равно не получится.

Без Бога ничего нет. Это как та щепотка соли, которая все вокруг и осаливает.

Вначале Он мне был так близок и понятен, что я с Ним просто разговаривал и быстро получал ответы. И я просто купался в этой невероятной радости. Мне казалось, что Он так близок, так прост – как друг. А сейчас я ощущаю Его судьей. Дружба заканчивается, когда друга предаешь.

А я Бога не раз предавал. Я понял этот ужас, я это пережил и очень стараюсь этого больше не делать.

Но с этой раной доверие между друзьями уходит. Остается чувство стыда…

Мы знаем, что любая исповедь смывает грех, а причастие врачует душу. И я стараюсь чаще исповедоваться и причащаться, но все равно что-то повредилось в отношениях. Это как между мужем и женой: когда случилась измена, это, наверное, можно как-то исцелить, но шрам все равно остается у обоих.

Я раньше очень любил ездить в Троице-Сергиеву лавру, раз в месяц стабильно ездил, селился там в гостиничке, ходил на раннюю службу, причащался у мощей преподобного Сергия. Потом бежал скорей-скорей в эту гостиничку, ложился в кровать, укутывался – чтобы после причастия не расплескать. Потом просыпался и никуда не ходил, даже завтракать. Чтобы ничто не тревожило вот этой тишины, в которой есть ответы на все. Даже на те вопросы, которые ты не задавал. Я не знаю, охлаждение это или нет, но больше этой тишины я не переживаю. И в лавре почти не бываю – времени нет.

А может быть, вера – это не состояние? Я поначалу очень дорожил именно состоянием, да и сейчас продолжаю дорожить. Несешь его как стакан, наполненный до краев. Но может быть, в этом ошибка и вера – что-то другое, большее?

Сейчас я бы хотел о Боге молчать. Но я генеральный директор канала, где надо все время говорить о Нем. И бывает чувство полного бессилия. И ненавидишь себя, если делаешь что-то не в меру этого служения…

Нет, у меня нет охлаждения в вере. Недавно прочитал у кого-то, что самое страшное, когда грешишь, зная, видя перед собой Христа, зная, что ты сейчас гвоздик в Него вбиваешь. И я подумал: даже в момент моих самых предательских по отношению к Богу грехов я просто забывал, что Он рядом. Я никогда не доходил до того, чтобы грешить вот так, перед Его лицом.