Паршивка - [11]

— Ортанс, я надеюсь, что из вас двоих ты самая благоразумная. Ты родилась в марте, а Рашель — в мае, поэтому ты старшая, так? Рашель, я положила тебе в сумку упаковку вентолина, на всякий случай… первый приступ астмы может наступить совершенно неожиданно, а у вас, к несчастью, места в вагоне для курящих… В рюкзаке — аптечка, рулон туалетной бумаги для уборной в поезде, и я предупредила троих проводников, что вы едете одни, я рассчитываю на вас, вы лапочки и будете хорошо себя вести, договорились?

Ортанс ответила:

— М-да, хорошо, сударыня.

Я сказала:

— М-м-м, да, договорились…

Поезд тронулся, а мама побежала за ним по перрону, размахивая рулоном подтирочной бумаги, который я забыла, и мы с Ортанс сделали вид, что не замечаем маму, а она бежала и кричала:

— Рулон, девочки, вы забыли рулон!

Потом мама стала совсем маленькой на перроне, и безумное путешествие началось: у нас оказалось двое соседей, которые подслушивали все, о чем мы говорили, и, чтобы отучить их лезть в чужие дела, мы начали убеждать их в том, что Ортанс — дочь групера и слона, потом я сказала, что это невозможно, поскольку дочь групера и слона — это Брижит Бардо. Ортанс ответила, что Брижит Бардо слишком испорчена внутренне, чтобы быть дочерью милого слона, разве что это слон Гитлера, и я поддакнула. Насчет групера Ортанс заявила, что это невозможно и что от собак кошки не родятся, а Брижит — просто вылитая мать… Я сказала, что точно, блин, так оно и есть, рыгнула и добавила:

— К счастью, моя мать — Катрин Денев, так что тут проблем нет.

Ортанс тоже рыгнула и добавила:

— Это правда. Кстати, никто ни разу не видел по телевизору сиськи твоей матери.

И тогда наши два соседа не выдержали и пересели на другие места, что позволило нам вытянуть ноги и наконец спокойно поговорить.

Вечером мы дожидались, пока все заснут, чтобы приступить к серьезным вещам, то есть к звонкам госпоже Коротколяжкиной. Ортанс пришла в голову следующая идея: поскольку звонить парижской госпоже Коротколяжкиной было очень дорого, нам надо отыскать нормандскую. Такой в телефонном справочнике не оказалось, и мы накинулись на госпожу Рогатую, мы попросили ее передать трубку мужу и сказали, что звонит его секретарша с большой грудью. Удивительно, но госпожа Рогатая позвала нам своего мужа, и тот прошептал Ортанс, что она с ума сошла звонить в столь поздний час.

Мне немножко стыдно…

Мне немножко стыдно, но иногда со мной происходят вещи, о которых я не могу рассказать никому, даже госпоже Требла, потому что я уверена в том, что если взрослые об этом узнают, то они решат, что я — чудовище, и точно отправят меня навсегда в пансион. А пока они еще не договорились с директором пансиона и не записали меня туда, я думаю, что мне придется покончить жизнь самоубийством, если, например, папа с мамой узнают, что я немножко влюблена в сына соседа, а заодно и в его брата. Когда они оба приходят к нам домой, я стараюсь разговаривать по телефону с подружкой, изображая, что звоню своему таинственному возлюбленному. Я представляю, например, что они приходят к нам, потому что папа и мама пригласили их в гости на ужин, но папу и маму вдруг срочно отвозят в больницу, из-за какого-нибудь несчастного случая, не опасного, и поэтому оба моих возлюбленных остаются ночевать в нашем доме, но, так как свободных кроватей не хватает, нам приходится спать всем вместе, и мы целуемся в губы.

А еще на дне рождения Ортанс мы заперлись с девочками и играли в «скорую помощь»: одна падала в обморок, потому что внезапно узнавала о смерти обоих своих родителей, а другая прибегала и делала ей дыхание «рот в рот», чтобы та не умерла от шока. Иногда, когда приходит мой маленький двоюродный брат, роль врача играет он, и девочки по очереди теряют сознание в его объятиях. Для меня, правда, сценарий немножко меняется: вместо слов «Рашель! Твои родители погибли от ужасного несчастного случая!» нужно сказать «Рашель! Твоя мама зовет тебя на кухню!», тогда уж я точно в обморок упаду.

Еще я влюблена в Кена, когда играю с Барби. Но с Кеном все по-другому, я влюблена в него, только когда играю, в остальное время я о нем даже не думаю. Скажу только, что в основном я устраиваю так, что Кен застает Барби совсем голой и помогает ей быстро одеться, чтобы они не опоздали на большой бал в Каннах, но в последний момент Барби, еще немножко голая под своим вечерним платьем, вся в драгоценных бриллиантах, спотыкается и падает в автофургоне для кемпинга, и они с Кеном немножко трутся друг об друга почти не нарочно, говоря: «Да, так хорошо». На самом деле сначала Барби падает нечаянно и говорит Кену: «Не знаю, что такое с этим автофургоном для кемпинга, я все время здесь падаю!» — а Кен отвечает: «Подожди, я помогу тебе!» — Барби говорит: «Ничего-ничего, я сама…» И в тот момент, когда она хочет подняться, она понимает, что не может этого сделать, потому что сломала ногу и ее закатают в гипс. Тогда Кен наклоняется, чтобы ей помочь, тоже падает, их губы оказываются рядом, и они трутся друг об друга.

А в другой раз Кен и Барби оказываются запертыми в автофургоне и ждут, пока придет Мусклор, слесарь, и откроет им дверь. Чтобы скоротать время, Барби предлагает Кену посмотреть ее последние наряды из «Галери Лафайетт». Она скрывается за ширмой, чтобы Кен не увидел ее голой, но вспоминает, что забыла лифчик в другом конце комнаты, где Кен ждет демонстрации нарядов. Она быстро выбегает из-за ширмы, Кен видит ее грудь, а она ему говорит: «Мне не нравится, что ты смотришь на мою грудь, Кен», — и дает ему пощечину, а Кен сердится и тоже дает ей пощечину, и они дерутся на кровати: