Паровозик из Ромашкова - [9]

— Ешьте, ешьте, Гришка весь сарай ими неделю назад завалил, я так уже и видеть их не могу.

Маша толкнула меня ногой.

— Спасибо, — сказала я, — у меня как раз зимняя арбузная диета.

Маша сделала круглые глаза. А я с удовольствием принялась за сочную, предусмотрительно лишенную семечек и кожуры мякоть. Рада оперлась на густо усаженную бриллиантами округлую руку и сказала:

— Ну, хватит набалакиваться. Ты, смотрю, у роти разуесся, так що уси чорты в носи сидеть будут. Сколько ж ты хочешь, паска?

— Триста долларов, по-моему, будет достаточно, — быстро сориентировалась Маша.

— Ну? — Рада пристально посмотрела мне в глаза.

— А чему я должна учить ваших детей? — спросила я.

— А ничему, просто я хочу, чтоб у меня была гувернантка. Домработница Танька уже есть, кухарка, приходящая, правда, а гувернантки — нет.

— А садовник есть? — заинтересовалась я.

— Так Гришка ж, — задумчиво протянула Рада.

— Ну и что, зато как романтично и ни у кого нет, — разулыбалась я.

— От такая и ты, не девочка, а жеребец, я смотрю. И работать у меня не будешь. Так то я сразу догадалась. И садовника мне советуешь. А не боюсь я Гришку и возьму. А? От такая ты, я смотрю. Вольная, не бедная. Бедная — не вольная, — Рада причитала и смотрела на меня со странной смесью злобы, любопытства и добродушия.

Маша усердно набивала мне на ноге синяки. А я молчала и любила Раду за колорит, которого мне самой всегда недоставало.

— Еще арбуза хочешь? — вдруг хитро спросила она.

— Ага, — честно ответила я и воровато посмотрела на Машу, которая уже не хотела принимать участие в моей судьбе и сосредоточенно изучала лепку на потолке.

— Та не смотри ты на нее и не бойся. А если надо, я тебе и туалет покажу. У нас там ремонт — ахнешь. Танька, — вдруг заголосила Рада, — неси еще арбуза и водки.

После двух рюмок за «здоровьичко» я набралась душевной щедрости и сказала:

— Рада, эклектика — это смешение стилей, а не название твоего рояля.

— Как говоришь, — она озадаченно взглянула на меня, — подожди, я сейчас запишу. Нет, ты мне запиши.

Пока я записывала, она с уважением разглядывала меня и наконец изрекла:

— Молодец, умная ты.

— А ты красивая очень, — я быстро и искренне вернула комплимент.

— Да, — с достоинством согласилась Рада, — и пою я хорошо. А ну, слушай.

Рада запела «Отговорила роща золотая», и в есенинских стихах появились соловьи, куда-то улетающие и печальные, в контексте пара кибиток, табор, кровавые бусы на шее у явно загулявшей не ко времени девушки и ритуальный костер, который никого не может согреть. Получилась совсем другая песня со знакомыми словами и с такой грубой первобытной трагедией, которую многие века нужно достойно носить в крови, чтобы потом легко накладывать на чужие, пусть вымученные, но осознанные страсти.

— Она не то поет, — шепнула мне Большая Подруга Маша.

— Ты не тем местом слушаешь, — сказала я.

— А каким же надо? — Маша попыталась изобразить издевательство.

— Отстань, — ответила я и решила, что мне пора домой.

Мне стало грустно, потому что приобщаться к дому в качестве гувернантки я не хотела, а развалить душу ради одного созвучия Радиной песни было все-таки жалко… Рада допела и еще минуты две сидела в образе, томно прикрыв глаза. Мои восторги были ей ни к чему, она и так знала, что хорошо поет.

— Мы домой, пожалуй, — сказала я.

— Заходи, я еще гадать умею, — ответила Рада.

— А на машинке строчить? — зачем-то спросила я.

— И на машинке, — усмехнулась она, посмотрела на Машу и добавила: — Дура ты, Машка, вот, ей-богу, дура.

Я встала, еще раз окинула взглядом залу и, явно пронзенная стрелой амурчика, прижала к себе Машу и вывела ее в зиму.

В такси Маша догадалась:

— Значит, гувернанткой ты быть не хочешь?

— Не-а.

— А деньги зарабатывать?

— А зачем? — спросила я в надежде, что мои деньги еще сидят дома, съели яйцо всмятку и хотят выпросить у меня прощение…

Кирилл сидел дома, сытый, но возмущенный.

— У тебя неадекватная реакция, — сказал он нравоучительно.

— Может быть, — устало согласилась я.

— Ты меня ставишь в идиотское положение, — провозгласил он и покраснел от гнева.

— Зачем? — спросила я.

— Что «зачем», что «зачем»? — возмутился он тихо и сурово.

Я промолчала.

— Я тебя не понимаю. Что ты хочешь? Чего тебе не хватает? Почему ты ведешь себя так, как будто тебе все позволено? — надрывался он.

Если честно, то уже на второй реплике я поняла, что мужчина по имени Кирилл просит скандала. Ссориться мне не хотелось, потому что он был похож на горячий-горячий, правильно приготовленный кофе, который употреблять можно только со стаканом холодной воды. Холодной воды не было, значит, его, кофе или Кирилла, нужно будет долго остужать, дуя параллельно черной поверхности, и потом маленькими глотками, демонстрируя невиданное удовольствие, выпить до дна. Я не хотела ссориться, потому что совсем не хотела мириться. Моя обида за яйцо уже прошла, и мне хотелось побродить по улицам моей внутренней неблагоустроенной деревушки. Я могла бы потерпеть рядом только молчаливое присутствие Кирилла. Мне нужно было побыть одной, и я сказала:

— Оставь меня, пожалуйста, в покое.

— Но так же нельзя. Это ни на что не похоже, — в очередной раз взорвался Кирилл.