Паровозик из Ромашкова - [15]

Владимир Сергеевич появился на кафедре в тот миг, когда наконец закипел чайник.

— А вот и вы, — радостно пропела сладкоголосая птица Наина, — полюбуйтесь на нее — опять куролесит.

«Надо же, когда ж это я успела? Когда?» — думала я и улыбалась сама не знаю чему.

— Что случилось? — строго спросил Владимир Сергеевич.

— Она считает, что Гитлер был «несчастным ублюдком», — торжествующе заявила Наина.

— А он что, был счастливым или не был ублюдком? — живо поинтересовался наш всегда апатичный заведующий.

— Нет, но разве можно о нем как о человеке? — очень неуверенно и от этого расстроенно спросила лаборантка.

— Какая же вы умница, Наина Алексеевна, так верно подметить методический прием, — о человеке, в первую очередь о человеке и должна говорить наша наука. Ну-ну, так что ж вы сделали на этот раз, уважаемая? — Владимир Сергеевич повернулся лицом к проблеме, то есть ко мне.

— А что я сделала в прошлый? — все-таки рискнула поинтересоваться я.

— Что? — Владимир Сергеевич растерянно посмотрел на Наину Алексеевну.

— В прошлый раз она пришла на работу в джинсах, — процедила та сквозь сжатые губы, зубы, бронхи и пищевод, и от этого голос ее стал похож на голос давно осипшей чревовещательницы.

— Значит, в этот раз я сделала то же, что и в прошлый, — сказала я виновато и с интересом оглядела свой вполне независимый наряд. Джинсы, рубашка, свитер, ботинки, очки, сумка — на преподавателя и вправду походила не очень. Так себе, сама себе, а по себе и ничего.

— Ну и что будем с ней делать? — снова строго спросил заведующий.

Я хотела крикнуть, чтобы Кирилла все-таки не вызывали, что я всенепременно исправлюсь и что никогда больше так не буду, и по-другому не буду, а как буду, не знаю, потому что не знаю, как надо, но Наина Алексеевна вдруг оживилась, чуть подпрыгнула на стуле, блеснула глазами и сказала:

— Да она еще ничего, на историографии эти новые пигалицы вообще без юбок ходят.

— Значит, мы с вами помирились? — спросила я.

— Это ничего не значит, милочка. Я буду продолжать за вами следить. Я права, Владимир Сергеевич?

— Ну-у-у, — протянул он и вернулся к обычной вялости, с грохотом захлопнув дверь в свою бессмертную душу.

А я обрадовалась. И совсем не тому, что меня не будут прорабатывать на кафедре, а тому, что кто-то решился за мной следить. Я всегда с благодарностью и любовью относилась к тем людям, которые брались за мной следить. Хотя мое физическое тело еще никогда в жизни не терялось, осколки памяти, прожитых лет и иногда даже совести незаметно пропадали довольно часто. Наина Алексеевна же, кажется, предполагала стать на стражу всех качеств, определяющих меня как личность. Теперь я могла быть за себя спокойна, потому что из бережных рук последнего пионера Кирилла, который следил за мной дома, я буду попадать под строгий надзор последней вэпэшавки, которая не даст упасть ни моему интеллектуальному уровню, ни моральному облику, ни волоску с моей головы. Ура… Или аминь. И кстати, как выяснилось, меня пора было переодеть во что-то «поприличнее». Владимир Сергеевич — свидетель, это была не моя идея.

С решительным настроением нанести удар кирилловскому кошельку, я распахнула дверь подсобки, где меня только что проработали и сразу утешили, и натолкнулась на Санеку, который, во-первых, прогулял мое занятие, во-вторых, подслушал кафедральный скандал, в-третьих, с невозмутимым видом читал «Листок взаимопосещений» на доске объявлений.

— Вам из-за нас попало? — нежно осведомился он.

Еще час назад я сказала бы с издевкой: «Из-за Вас» — и в этой игре местоимениями, наверное, даже забылась бы настолько, что заставила бы его признаться мне в любви. Сейчас же я хотела только посмотреть и определить, что же так волновало меня в нем. И это мое желание не было результатом вливания Наины или растяжения ее уха за пределами кафедральной подсобки. Просто, бросив меня на растерзание Гитлеру, Санека перестал быть героем моего романа. Это вчера я готова была простить всех и вся, а сегодня меня абсолютно не интересовало, что эти «все» и «вся» едят на завтрак. Так что «до свидания, мой ласковый мишка, возвращайся в свой сказочный лес». У меня, на удивление, даже не было благих намерений: я просто спешила в магазин. И церемонно распахнутая дверь аудитории не показалась мне дорогой в ад.

— Хотите, я скажу Наине Алексеевне, что она — дура? — прокричал Санека мне в спину.

— Не надо. Она и так услышала, — сказала я и засмеялась.

— Значит, мы с вами помирились? — тихо спросил он.

— Эта фраза сегодня уже была произнесена? — уточнила я факт подслушивания.

— Да что вы говорите? — изумился он.

Я удивилась тому, как тяжело давался мне этот разговор. Я старалась казаться глупой, веселой и современной, пот из подмышек заструился по ногам, волосы на голове залоснились, в горле пересохло, а в голове опустело. Что это было? Зачем это со мной? Мне не надо, не надо, не надо. И мне, наконец, скучно. И уже тошнит.

— Я провожу вас, — сказал он, когда мы вышли из университета.

— Мне далеко, — отказалась я.

— Я провожу вас далеко, ибо «вне этих стен»…

— Ибо «вне этих стен» я все равно на работе. Наина Алексеевна обещала за мной следить, — сказала я.