Паровоз из Гонконга - [69]

— Ванюшка, не беспокойся, — кротко ответила она.

Андрей уже не спал, он лежал и думал. Предупреждение Звягина представлялось ему резонным: наши люди за рубежом — не то, что, скажем, голландцы или даже поляки, их оберегают от чуждых влияний, в определенном смысле их держат под колпаком, поскольку они — носители высшей морали, эта мораль имеет чистоту почти лабораторную и потому уязвима. А в нашем случае — уязвимость двойная. Тех, кто не слишком достоин, — особенно берегут. «Да, но почему, собственно говоря? подумалось Андрею. — Что мы, особая ценность для государства? Самородные друзы? Редкоземельные элементы? Чего над нами так трястись? Какой с нас прок, если мы порченый товар?» Найти ответ на этот вопрос Андрею было не под силу.

— А, проснулся, — буднично сказала, входя в клетушку, мама Люда. — Ну и хорошо. Вставай, умывайся, я приготовлю завтрак. Будем менять режим.

— Что, переходим на осадное положение? — усмехаясь, как взрослый, спросил Андрей.

— Что делать, сынок, приходится, — со вздохом ответила мама Люда. Приходится прятаться от доброго человека.

— Мама, но если все про нее так говорят?.. Может, она себя чем-нибудь запятнала?

— Да ничего она не запятнала, — сердито сказала мама Люда. — Я ее вижу насквозь, как стеклянную. А говорят потому, что мы народ мнительный. Ты ведь мне тоже доказывал, что она — агент трех разведок.

Андрей почувствовал себя задетым.

— Мало ли что я доказывал…

— Нет, не мало, — сказала мама Люда.

И сказала так, что Андрей не стал ни о чем больше спрашивать. Мама Люда была не так проста, как он привык считать.

Тем не менее, когда мама Люда, одевая Настасью, сообщила, что они идут к Аникановым, Андрей взбунтовался.

— Ну, нет! В этот сумасшедший дом я не пойду. Сиди там, выпучив язык… Он хотел сказать «выпучив глаза», но уж так получилось. Даже лучше, яснее. Настолько ясно, что ни мама Люда, ни Настасья не заметили оговорки.

— Мамочка, мама, — залепетала Настя, — я не хочу к Иришке, пойдем еще куда-нибудь! Ну, пожалуйста!

— Господи, дурные какие-то! — обозлилась мама Люда. — Да куда же нам идти? Некуда.

— Вот что, мать, — подумав, сказал Андрей, он отлично знал, что суровый мужской тон, столь редкий в их доме, производит на маму Люду впечатление. — Вот что, мать, пойдем-ка мы лучше на стадион. Там садик есть, можно гулять хоть до вечера.

— Ну и хорошо, ну и ладно, — согласилась мама Люда, — я водички с собой возьму лимонненькой, покушать чего-нибудь, книжки, игрушки…

Так и началась их жизнь на свежем воздухе, которую мама Люда называла цыганской. Каждой утро после ухода отца они быстренько собирались и, нагруженные сумками со снедью и снаряжением, отправлялись в садик при стадионе, где цвели олеандры, магнолии и другие растения, названия которых Андрей не знал. Там имелась даже беседка, в которой можно было укрыться от ливней. В этой беседке Андрей и оставлял своих женщин, а сам уходил в школу. При известном усилии воображения садик мог сойти за лагерь в джунглях, а под школой можно было понимать неприятельские казармы, где Эндрю Флейм в одиночку выполнял рискованное задание. Впрочем, в школу он ходил скорее по привычке, чем по обязанностям, так как Элина Дмитриевна потеряла интерес к совместной работе: сперва стала предупреждать накануне, что, может быть, завтра не придет, потом пропустила несколько дней без предупреждения и не потрудилась даже объяснить свое отсутствие, а после и вовсе перестала являться, предоставив Андрею право поступать, как ему заблагорассудится.

Когда он возвращался, в лагере шла мирная партизанская жизнь. Мама Люда вязала либо читала Настасье вслух. Помня о предупреждении доктора Славы, копошиться на земле мать сестренке не разрешала, вообще не давала слезать со скамьи, и Настасья с нетерпением ждала возвращения «Бати». Андрей выводил ее на прогулку в сад, и Настасья расспрашивала его про цветы и кишевших вокруг жуков и букашек. Над цветущими кустарниками порхали огромные бабочки, в зарослях то и дело взлетывали толстоносые пестрые птицы. Все бы ничего, но среди садовых букашек оказались мелкие, почти микроскопические, похожие на летучих муравьев, они больно кусались, предпочитая нежную Настасьину кожу, и на месте укусов появлялись круглые язвочки, которые мама Люда щедро замазывала зеленкой.

Первое время Тамара приезжала в «Эльдорадо» ежедневно: вместе с ключом мистер Дени, глядя в сторону и всем своим видом показывая, что дела гостей его не касаются, вручал Людмиле записку. В очень трогательных выражениях Тамара сообщала, что была, не застала и завтра обязательно заскочит. «Целую всех, больших и маленьких, есть приятные для вас новости». Позднее поцелуи из записок исчезли, а на второй неделе пропали и сами записки. Людмила привыкла их получать и даже зачем-то хранила, и когда первый раз Дени выдал ключ, она расстроилась: поднявшись в номер, долго сидела на кровати и глядела в маленькое окошко, в которое почти не попадал предвечерний свет.

— А на что же ты рассчитывала? — грубо сказал ей Андрей, единственно для того, чтобы привести ее в чувство.

И мама Люда встрепенулась и поспешила к плите. Вообще-то мистер Дени не должен был ухмыляться, тут он явно превыше свои полномочия. Как-то раз мама Люда решила его задобрить и пошла нему вниз с тремя баночками консервов, но вернулась сконфуженная: мистер Дени этот запоздалый знак доброй воли с большим негодованием отверг и вдобавок Андрей сурово отчитал бедную женщину.