Паровоз из Гонконга - [65]

По вечерам, чтобы не мешать отцу заниматься, мама Люда гуляла с детьми по набережной — от порта до маяка. От залива, мелкого и грязного, неприятно пахло. С набережной видно было здание университета: длинное, белое, похожее на губную гармонику, оно стояло на крутом берегу лицом к открытому океану. Белизна этого здания с розовым отсветом вечернего солнца казалась ужасной: как будто за день оно раскалилось добела и теперь медленно остывало.

— Вот они, денежки-то, как достаются, — вздыхая, говорила мама Люда.

Получение первой зарплаты было несколько омрачено. На подхвате в бухгалтерии сидела Галина Сергеевна Звягина, женщина несговорчивая. Справку из «Эльдорадо» о питании она принимать отказалась:. — Что вы мне лапшу на уши вешаете? Я сама десять дней в «Ройяле» прожила, порядки гостиничные мне известны. Там не то что готовить в номере, чайник вскипятить не дадут. Идите к советнику. Если он решит, что все чисто, пусть вашу справочку завизирует.

Однако Букреев на эту тему даже не пожелал разговаривать.

— Знать не знаю ни о каком питании, — сказал он. — По мне — вы хоть свиноферму заводите в «Эльдорадо», меня это не касается.

Брезгливо отодвинул справку на край стола и углубился в свои бумаги, давая понять, что аудиенция окончена.

В полной растерянности Тюрины топтались возле калитки — и тут подошел Ростислав Ильич. Выслушал сбивчивую жалобу Ивана Петровича, взял у него злосчастную бумажку и ушел. Через пять минут вернулся с подписью советника.

— Ступай, — весело сказал он Ивану Петровичу, — получай свои кровные — помни обо мне.

— Ты смотри! — восторженно зашептала мама Люда, когда Ростик удалился. — Я всегда говорила, что с этими сорока процентами дело нечисто. Нет такой статьи, чтобы их у нас забирать! Расходы Тюриных на питание? А при чем тут наш аппарат? Афера какая-то.

— Но-но, ты полегче, — одернул ее Андрей. — Не трогай советника, ясно? Все у тебя кругом аферисты. А главная аферистка — ты сама.

Как бы то ни было, денежная сторона командировки, очень до сих пор волновавшая Тюриных, прояснилась: не обманули их, не передернули, и первая зарплата ушла в Союз.

По ночам не умолкало бормотание. Впрочем, насколько Андрей мог сквозь дремоту судить, тональность изменилась: если раньше мама Люда восторгалась и ахала («Деньги-то какие! Деньжищи! Жить да жить!»), то теперь она все чаще стала сердиться, споря неизвестно с кем и доказывая, что заработки не такие уж и лихие. Своим оппонентом она, естественно, выбрала отца:

— Ладно, Ванюшка, не молись! «Тысячи, тысячи»! Какие еще тысячи? Иван Петрович даже слова этого не произносил: он сидел между кроватями на полу и, косо разбросав локти по тумбочке, писал лекцию о теореме Ферма.

— Какие еще тысячи? — настойчиво, как безумная, приподнявшись и опершись на локоть, шептала мама Люда. — А подарки ты учел? Клаве с Сергеем надо? Надо, принимали они нас хорошо, что бы там ни было. А щербатовским скольким надо? Нам туда возвращаться, не век же мы будем сидеть.

— Ну, не век, а года три проторчим, — после паузы отвечал, не прекращая писания, отец. — Если не скопытимся.

— Ой, что ты, три года… — вздыхала мама Люда, лукавя: сама-то она прикидывала, что меньше пяти никак нельзя. — Вон, у тебя вчера опять кровь носом хлыстала, я же знаю. Хоть бы годика два посидеть, это ж раз на всю жизнь…

Полуголая, с круглым животиком, едва прикрытая простыней, она была похожа на Данаю с картины Рембрандта, ожидающую золотого дождя.

— А хоть и два, — поддавшись на провокацию, соглашался отец, — тоже заработок немалый.

И голосом Михаилы Михайлыча добавлял невнятицу:

— В захватчивости, зло, в подобострастии стремительным своим хотением…

— Ну, прямо немалый! — яростно шептала мама Люда, пропуская мимо ушей последнюю фразу, как будто это пролетела басовитая муха. — Вон, Андрей растет, сколько будет расходов? Ему школу кончать, в институт поступать… Думаешь, это все за просто так?

— Я — за просто так учился, и серебряную медаль получил, и диплом с отличием.

— А сюда ты тоже за просто так приехал? — язвительно спрашивала мама Люда.

Отец молчал…

Вся вселенная, казалось, втиснута была в эту тесную клетушку, полную духоты, пропитанной густым запахом пота и гнили. Гнилью пахло с гостиничного двора… Это было настолько гадко, что Андрей чуть не плакал от тоски. Разве это жизнь? Разве люди имеют право так гадко, так временно жить?

— Вот то-то и оно, — с удовлетворением, как будто напившись прохладной водицы, шептала мама Люда, — то-то и оно, Ванюшка! Теперь какие времена? Прав Ростислав Ильич: вернемся — так и будут все в карман смотреть: дай, дай…

И однажды Андреи не выдержал.

— Слушайте, вы! — заорал он. — Я домой уеду, честное слово!

Шепот стих, заворочалась под боком у «Бати» сестренка, но остановиться Андрей уже не мог. Он вскочил и сел на постели, чувствуя, как стучат его колени одно о другое.

Мама Люда, приподнявшись, глядела на него со страхом, отец склонился над великой теоремой Ферма… Впрочем, нет, уже не математика это была: «Нац-осв. движ. после Вов», — значилось в подчеркнутом заголовке. Мало отцу было лекций, он тужился стать политинформатором, делал заготовки впрок…