Пароль — Родина - [9]

Сейчас Гурьянов говорит о самых обыденных, «текущих» делах и вдруг ввертывает в свою речь какое-нибудь заковыристое словцо или неожиданную шутку, и тогда усталые лица райкомовцев освещаются довольными улыбками.

Это была одна из особенностей председателя райисполкома — подавать пример и первым смеяться над собственными шутками. Глядя на него, невольно улыбались или заражались смехом и остальные.

Так же поступал Гурьянов при встречах с жителями Угодского Завода, с колхозниками в селах района. Даже самые острые вопросы не оставались без ответа — точного, исчерпывающего, а шутки и к месту сказанные поговорки или пословицы обычно бодрили, обнадеживали собеседников и заставляли улыбаться, а то и заразительно смеяться в лад председателю. Да, с ним, как и с Курбатовым, можно было всегда поговорить по душам, оба пользовались неизменным уважением и авторитетом.

И еще любили люди Гурьянова за то, что он никогда не носил с собой ни портфеля, ни папки. «Не бумажный я человек, — отшучивался он, если его просили записать что-нибудь, на всякий случай. — Память у меня хорошая, все запомню, ничего не забуду».

Курбатов закончил, наконец, протирать стекла, водрузил очки на место и снова подсел к столу, заваленному папками, бумагами и уставленному пепельницами с окурками. Да, Гурьянов прав, надо взять слово и поддержать Алексеича…

…Комсомолка Мария Конькова, невысокая сероглазая девушка со смешливым взглядом и быстрыми движениями маленьких рук, жила в подмосковном городе Люблино и работала обмотчицей на литейно-механическом заводе. Она уже успела «хлебнуть жизни»: была чернорабочей, домработницей, а потом круто повернула — пришла на завод и попросила направить ее в цех.

— Трудно будет, — сказал кадровик, критически оглядывая ее тоненькую, хрупкую фигурку. — Справишься?

— Справлюсь! — уверенно ответила Маруся. — Люблю, когда трудно.

«Люблю, когда трудно…» Эти слова стали ее любимой поговоркой и нерушимой нормой поведения во всех случаях жизни. А трудностей хватало! Нелегко давалась новая профессия. По утрам — зимой, когда трещал мороз и мела пурга, и летом, когда солнечные лучи слишком рано пробирались в комнату — тяжело было отрываться от сна и бежать на завод. Не сразу привыкла она к заводскому ритму, к непривычной работе. К вечеру ныли плечи и спина, усталость охватывала тело. А ей еще предстояло учиться, стать инженером. Да, да, инженером!.. Но пока не удавалось по-настоящему взяться за учебу. И не встретился еще на пути человек, с которым хотелось бы помечтать вместе и вместе помолчать то ли у берега реки, то ли в шумящем лесу, то ли в полутемной уютной комнатке.

Но жизнь только начиналась, и подруги не раз слышали звонкий голос Маруси, разносивший по цеху новую, только что слетевшую с экрана песню.

В воскресенье, 22 июня 1941 года, Маруся собиралась на коллективную прогулку за город и потому накануне, в субботу, тщательно отглаживала выходное платье. Почему-то именно эти незначительные детали: нарядное платье с оборками, утюг, гладильная доска — сохранились в памяти как дорогие признаки неожиданно исчезнувших мирных будней.

…Своей жизнью жили, своими делами занимались московские чекисты Дмитрий Каверзнев и Вадим Бабакин, и старожилы Угодского Завода механик райлесхоза Павел Артемьев, и инструктор райисполкома Яков Исаев, и начальник автотранспортной конторы Иван Токарев, и домохозяйки Елизавета Морозова и Зоя Исаева, и врач из села Белоусово Вульф Гусинский, и рабочий московского машиностроительного завода Михаил Муфталиев, и офицер Красной Армии Владимир Жабо, и многие, многие другие, кого потом свела в одну семью лихая военная година.

А их будущий товарищ лейтенант Виктор Карасев находился в это время далеко на границе. И не думал, не гадал он, что доведется ему попасть под Калугу и связать свою судьбу с подпольщиками и партизанами Угодско-Заводского района, о котором он ранее никогда не слыхал и даже не замечал этого названия на карте Подмосковья. Не думал и не гадал он, что придется ему встретиться в лесах Подмосковья с капитаном Владимиром Жабо — храбрым неустрашимым офицером, для которого, казалось, не существовало ничего невозможного.

Двадцать второе июня!.. Еще незадолго до этой даты лейтенант пограничных войск Виктор Александрович Карасев, только что назначенный помощником начальника штаба первого пограничного участка, в составе боевой группы форсировал Днестр. По ту сторону Днестра лежала солнечная, зеленая Бессарабия. Двадцать два года стонала она под игом румынских бояр и ждала часа своего освобождения.

Плодородны бессарабские Степи. Но мало радости приносили они крестьянам-молдаванам. Помещичий гнет, допотопная обработка собственных земельных клочков обрекли на голод и нищету многочисленные крестьянские семьи. «Аграрная реформа» и закон о свободной циркуляции земли отдавали крестьянские скудные наделы во власть кулаков.

По ту сторону Днестра советских воинов встречали как родных братьев, как освободителей, их прихода ждали долгие годы. Сколько приветствий, объятий, поцелуев выпало на долю каждого бойца и офицера — и не счесть… Девушка в нарядном вышитом сарафане, с тугими косами, обвитыми вокруг головы, что-то взволнованно и торопливо говорила Карасеву и протягивала кувшин с ключевой водой. В это же время лейтенанта тянул за руку старик, согнутый и худой, возможно отец или дед девушки. Старик показывал на побелевший след хлыста, уродовавший его лицо, и грозил кулаком в сторону отступавших королевских войск.