Пароль — Родина - [34]
Естественно, что подозрение пало на Александра Вишина — Саньку Гнойка, как обычно называли его односельчане. Кто знает, может, действительно здесь не обошлось без грязных рук Саньки Гнойка? Уж слишком скользким и непонятным был этот человек ничем не примечательной внешности, средних лет, с лысеющей головой, с бесцветными шариками-глазами, с одутловатыми, чуть отвисшими щеками.
Печальная «слава» шла по следам Саньки Гнойка. Был он отъявленный клеветник, подхалим и шептун. Работая агентам по снабжению в райпотребсоюзе, выполняя отдельные мелкие поручения — съездить, присмотреть, купить, — Санька, как правило, все свое свободное время (а его было очень много) посвящал писанию жалоб, обвинений, доносов на работников райкома, райисполкома, дирекции школы, крахмального завода, леспромхоза. Везде, по его мнению, сидели бездушные люди, бюрократы, хапуги, которым-де не место на руководящих должностях. Хороших, ценных работников (Санька имел, конечно, в виду собственную персону) они не замечают и не дают им хода… На его письма уже давно перестали обращать внимание, отмахивались от них, как от осенних назойливых мух, а Санька все писал да писал. В доносах, жалобах и клевете заключалась вся его «работа», вся «радость» его незавидной, на редкость ненужной жизни.
Люди постепенно стали забывать фамилию Саньки Вишина. Он часто исчезал из района на несколько недель и даже месяцев, но зато прозвище «Гноек» надежно сохранялось за ним.
Прямых улик у Лебедева, конечно, не было, одни подозрения, но он сгоряча, правда, с согласия начальства, решился «сыграть впрямую» и… просчитался. Он и сам понял это, когда на следующий день после кражи фотографий с ордером на обыск посетил холостяцкую каморку Александра Вишина.
— Ни за что обиду терплю. И подумать только, какому унижению подвергли, как в глаза людям смотреть буду, — жаловался хозяин. Обвислые щеки его подрагивали, редкие рыжеватые реснички торопливо моргали, и весь он своим видом напоминал сейчас старого, нашкодившего пса.
Конечно, никаких результатов обыск не дал. Фотографий и в помине не было. В тумбочке возле старой неубранной кровати с грязным бельем Лебедев нашел несколько порнографических открыток, тетрадку с непристойными стишками, но брать эту «продукцию» побрезговал. Открытки разорвал, а тетрадку швырнул.
— Уничтожьте немедленно эту гадость, старый пошляк! — сердито приказал он, и Санька Гноек тут же, в его присутствии, трясущимися руками рвал и бросал в печь свои «творения искусства».
Пришлось уходить ни с чем. А в эту ночь Александр Вишин из Угодского Завода исчез. Не стало Саньки Гнойка. Скрылся. Пропал.
Прав был Курбатов, когда говорил Тане, что Санька будто сквозь землю провалился. Поискали его один, два, три дня, да и оставили. Другие дела, другие заботы, куда поважнее, приносил с собой каждый новый день, каждый час.
Может быть, Таня и правильно сказала: испугался, сбежал Гноек… Придется, видно, удовлетворить ее просьбу, рискнуть…
— Значит, окончательно решила остаться здесь? Поработать при немцах? Ладно! Согласен! Только смотри, береги себя, пореже нос высовывай, благо он у тебя курносый, — попытался улыбнуться Александр Михайлович.
Он задумчиво поглядел в окно на знакомый пейзаж и вздохнул. А Таня, ободренная молчанием секретаря, продолжала уже более уверенно:
— За меня не беспокойтесь. Уж я-то не пропаду. Буду представительствовать здесь от райкома партии и райисполкома… Пока не расстреляют или не повесят, — вдруг невесело пошутила она.
От этих слов сердце Курбатова болезненно сжалось, и, чтобы скрыть не покидавшее его чувство тревоги, он даже слегка прикрикнул на Таню:
— Не болтай пустое!.. Ты нам нужна живая. — И тут же, устыдившись своей резкости, мягко добавил: — Собирайся, Танюша, да поскорее, переезжай к матери в Комарово. А перед отъездом мы еще потолкуем.
Когда Бандулевич вышла, Курбатов еще долго сидел за столом, сняв очки и откинувшись на спинку стула. В ушах у него звучали слова Тани: «Пока не расстреляют или не повесят…» Ведь они, эти слова, относились ко всем, кто в эти дни готовился остаться в подполье и бороться с оккупантами в тылу гитлеровских войск. И за всех за них — старых и молодых, коммунистов и беспартийных, но одинаково близких и дорогих — болело сердце секретаря подпольного райкома.
Когда вечером Курбатов передал Гурьянову свой разговор с Бандулевич, Михаил Алексеевич с минуту помолчал:
— Риск, конечно, очень велик. Но на нее можно положиться. Быть по сему. Только все же согласуем с членами бюро.
Бюро райкома партии единогласно утвердило кандидатуру Татьяны Бандулевич и поручило ей немедленно переезжать в село Комарово.
ПАРТИЗАНСКАЯ КЛЯТВА
Быстро слетают листки календаря. Уже больше месяца лейтенант Карасев находится в Угодско-Заводском районе. Усилиями его и товарищей из райкома партии 48-й истребительный батальон постепенно начал приобретать все необходимые качества боевого подразделения. Не без труда давались людям военная наука и сноровка. Но все же день за днем они учились умело обращаться с оружием, привыкали четко выполнять приказания командиров и теперь всегда чувствовали себя в состоянии боевой готовности. А это было самое важное, самое главное.
