Пароль «Dum spiro…» - [51]

В те дни нам в общих чертах уже был известен план минирования Кракова. Через «D. S.» систематически шли сообщения от Музыканта: подготовительные работы ведутся одновременно в разных районах города. Крытые машины с тяжелым грузом подъезжают ночью к административным и жилым объектам и возвращаются налегке.

…«Потрошение» Пеккеля шло успешно. Сведения, полученные от него, оказались очень ценными, но уже на первом допросе, несколько оглушенный внезапным пленением да изрядной порцией самогона, Пеккель заявил, что в его компетенцию входили только оборонительные сооружения. Минированием, уничтожением городов занимаются-де строго засекреченные, особые команды (зондеркоманды).

Курт Пеккель не лгал, но явно чего-то недоговаривал.

Обеспокоенный донесениями «D. S.», я на одном из допросов возвратился к нашему разговору о возможном минировании города.

Мы сидели в моей землянке, склонившись над крупномасштабной картой Кракова: советский разведчик, коммунист и старый наци, партайгеноссе. Со стороны могло показаться: два приятеля. И разговор тоже шел какой-то странный, скорее напоминающий то, что теперь называют ситуационной игрой.

— Господин Пеккель, вот карта Кракова. А вот приказ: город взорвать. Вы опытный, очень опытный (Пеккель при этих словах даже приосанился) военный инженер. Что вы предлагаете? С чего бы вы начали? Где Краков наиболее уязвим?

Маленькие глазки майора оживились. В них явно зажегся профессиональный интерес. От возбуждения — я уже замечал за ним эту привычку — стал потирать пухлые, с короткими пальцами руки.

— Это интересно, очень интересно.

Впился глазами-буравчиками в карту. Надолго задумался. Потом вскочил, ткнул пальцем в одну точку, другую, третью: тут! Тут и тут!

— Краков, герр оберст, исключительно удачный объект для минирования. Как, впрочем, и все средневековые города. На сравнительно небольшом пространстве много домов, много улиц, проулков. Но самое уязвимое место — подземные коммуникации города: канализация, сточные блоки под сооружениями. Я бы, герр оберст, начал с них. Огромный выигрыш во времени, средствах: не надо всюду рыть траншеи, маскироваться. Машина подъезжает — и пять-десять минут спустя груз на месте. Так можно хоть весь город начинить взрывчаткой. Остальное: провода, мины замедленного действия, центральный пункт для одновременного взрыва — дело техники.

— Этот план у вас возник только что или уже обсуждался с кем-нибудь раньше?

— В порядке, так сказать, консультации, герр оберст. Только в порядке предварительной консультации. Теперь я вспоминаю. В сентябре приезжал за мной адъютант Франка с личным предписанием генерал-губернатора. Мы осматривали систему канализации под Вавелем, на Главном рынке, еще в двух-трех пунктах. Ну, доложу я вам, и вонища. Теперь я понимаю. Все это — неспроста…

В лагере все привыкли к майору. В первые дни на правах военнопленного он щеголял в своем мундире с Железным крестом. Затем Пеккель выпросил у Семена Ростопшина телогрейку. И сам вызвался помогать повару Абдулле.

Курт Пеккель любил поговорить, удариться в воспоминания. А вспомнить старому партайгеноссе было что. Съезды, сборища в Нюрнберге, ночные шествия с факелами, исступленное, завораживающее лицо фюрера.

— Я верил в него, как в бога, даже больше. А бог оказался дьяволом. И я даже рад, что война для меня так неожиданно кончилась. Готт, майн готт! Теперь я почти уверен, что снова увижу свой родной Магдебург, майне либе фрау, киндер.

Впрочем, старший сын Пеккеля, офицер танковых войск, по его словам, пропал без вести где-то под Ростовом.

— Война не приносит никакой радости, — твердил майор.

Не знаю, что его толкало на подобные откровения. Теперь он всю верхушку, всех гитлеровских бонз называл, «грязной, вонючей бандой».

Многие из его партайгеноссен, как и он, начинали простыми штурмовиками, рядовыми функционерами фашистской партии, но далеко обошли его по служебной лестнице.

— Толстый Герман — этот кокаинист — стал рейхсмаршалом, вторым лицом в государстве. А гауляйтер Штрейхер оказался напоследок подонком, растлителем малолетних арийских девушек. Пошли жалобы. И кому, подумайте только, Гитлер поручил разбор этого дела? Герману Герингу — этому жирному борову, этой грязной свинье в рейхсмаршальском мундире.

Я и Франка знал в молодости. Продувная бестия. В двадцать третьем, когда судили фюрера за мюнхенский путч, Ганс взял на себя защиту Адольфа. И не прогадал на этом дельце. Фюрер умел ценить такие заслуги. Безвестный адвокатишка стал рейхслейтером партии по правовым вопросам, президентом германской академии права. Затем — имперский министр юстиции, генерал-губернатор Польши. И подумать только, в двадцать седьмом году на съезде партии мы с ним сидели на одной скамье, пили пиво, можно сказать, из одной кружки.

Я тут, в Польше, почти всю войну провел. Все строил: казармы, лагеря, укрепления. Я — солдат, мое дело маленькое: приказ — и никаких возражений. Генерал-губернатора видел и в Варшаве, и в Вавеле, и в Кшешовице. Зазнался. Сначала, бестия, «не узнал» своего партайгеноссе. А не то в июле, не то в августе 1943 года — уже после Сталинграда и Курской дуги — вызвал нас, старых функционеров, в Краков на тайное совещание. Тут Франк сам ко мне подошел, пожал руку, похлопал по плечу, вспомнил старые, добрые времена: «Ничего, дружище, пока к нам русские Иваны доберутся, мы из этих поляшек фарш наделаем». Вот какие речи произносил Франк. Теперь с поляками заигрывает, а Краков, выполняя приказ фюрера, начинил взрывчаткой, как колбасную кишку фаршем. В плену этот адвокатишка будет юлить, хныкать, валить все на фюрера, на гестапо. Я его подлую натуру знаю. — И майор Пеккель, несколько похудевший за последние дни, снова склонял свой седой ежик над картой. Что-то уточнял, наносил по данным наших разведчиков схему минирования.