Пароль больше не нужен - [9]

В армию пошел добровольно. Призван в Энском уезде, где ему по указанию воинского начальника выдали метрику. Возраст определили примерно во время врачебного осмотра. В армию был определен ездовым в пехотный полк, в котором находился в течение месяца, после чего был взят в плен в контуженном состоянии.

Лучшей легенды для легализации в простой армейской среде придумать было невозможно. Все подтверждалось документально и показаниями солдат, служивших с ним в одном полку. В основном его характеризовали как «придурочного» добровольца 1917 года. И что характерно, его знали только единицы сослуживцев, которые были рядом. Как можно проявить себя за месяц, чтобы приобрести известность? Да почти никак, особенно простому ездовому. Поэтому, любой опрошенный сослуживец даст невразумительный ответ, типа, видел мелком этого парня, а вот говорить с ним не говорил.

Еще несколько дней ушло на то, чтобы научиться запрягать лошадь в повозку так, как это делают русские, и разобраться в элементах упряжи. Это тоже наука. Спроси кто, для чего полагается тот или иной ремень или веревка, и кончится все провалом и контрразведкой.

Наконец настал тот момент, когда мне выдали документы этого солдата и я в составе команды военнопленных был отправлен в концентрационный лагерь.

Глава 6

Концентрационный лагерь находился в районе города Коблерг. В нем содержалось значительное количество русских пленных солдат и офицеров. Солдаты использовались в качестве подсобных рабочих на строительстве и полевых работах. Офицеры были размещены отдельно от солдат и, как правило, не работали в командах.

Густав должен был проверить мою подготовленность выступать в роли русского человека, способность обжиться среди них, понять, что такое неизведанное скрывается в русской душе. Насколько она отличается от той, что описал русский писатель Ф. Достоевский в романе «Преступление и наказание».

Следуя легенде, как молодой солдатик, ничего и никого не знающий, я устроился у стены барака и стал сидеть на осеннем солнышке, которое пригревало только с подветренной стороны. Густав оторвал хлястик от моей шинели, а обмотки я так и не научился правильно заматывать, и они волочились за мной как две змеи, пытающиеся укусить нескладного хозяина.

Прибывшие вместе со мной солдаты стали подходить к уже находившимся в лагере, выкликать одноземельцев, или, как говорят русские, земляков. В разговоре знакомились, рассказывали о себе. Закуривали, что у кого есть. Кто-то находил знакомых, обнимались, похлопывали друг друга по спине, проявляя радость.

Примерно через час ко мне подошел пожилой солдат с Георгиевским крестом, присел рядом, стал свертывать самокрутку. Свернул, закурил и спросил, откуда я буду. Вопроса я не понял. Что буду, чего буду? На всякий случай я сказал, что не знаю. Собеседник удивленно поднял на меня глаза и спросил, как это я не знаю, где я родился. Вот тебе и буду. Я сказал, что действительно не знаю, где я родился и кто мои родители.

Один простой вопрос, а чуть было не поставил меня в сильное затруднение. Сказал, что я сирота, ходил туда, куда ветер подует. Это, по-моему, понравилось моему собеседнику, и он улыбнулся.

– Ну, а сюда как попал? – не унимался мой новый знакомец.

– Обстрел был, – сказал я, – рвануло рядом, очнулся, а меня куда-то тащат немцы. Сколько я лежал не знаю, но внутри до сих пор еще болит.

– Ладно, – сказал пожилой, – пойдем, будешь устраиваться на жительство.

Так я познакомился с тезкой Иваном Кирьяновичем. Он ввел меня в солдатский круг, показывал, где и что находится. Был он человек общительный, от него я узнал все про его семью, где он воевал, за что получил Георгия, отношение его к немцам, как к военным, так и к мирным жителям вообще.

Недоразвитые, по мнению Густава, русские были, как мне показалось тогда, да я и сейчас в этом уверен, людьми с великолепным будущим, которые несут в себе внутренний мир, способный быть примером для объединенных наций.

Мне приходилось сталкиваться с разными людьми разных национальностей. Среди них есть и хорошие, и плохие, и просто никакие люди. Русских можно характеризовать только двумя категориями – очень хороший или очень плохой.

Если очень хороший – то это очень хороший человек, способный на все, чтобы спасти все человечество. Если плохой, то на нем хорошего места разглядеть нельзя. А как напьются, то плохой и хороший сидят вместе, поют песни и плачут о чем-то разжалобившем их, а как протрезвеют, то стыдятся своего поведения и оттого еще непримиримее делаются. Одно только и объединяет их, что вера в Бога.

Священники у них своеобразные, а военные тем более. За военные отличия кресты на орденских лентах носят. Говорят, что один священник во время боя оглоблей немало немецких солдат в окопы повалил, пока его не связали.

Переводчик, беседовавший со священником, в своем рапорте написал, что пленный допускает речи, в которых он говорит о своих близких отношения с самим Богом, Божьей Матерью, а также с близкими родственниками своих командиров и командного состава батальона, который его пленил.

О русских идиоматических выражениях, то есть о мате, можно писать диссертации, книги, и все равно найдутся такие слова, которые потребуют специальных разъяснений для несведущих людей, но будут легко понятны людьми высших и низших слоев населения России.