Парни в гетрах - [39]

Матушка Арчибальда, овдовев, поселилась в окрестностях Кью. Между ней и Аврелией возникла теплейшая дружба, и Арчибальд предположил, что в том или ином разговоре по душам Аврелия могла случайно обронить те или иные слова, которые могут оказаться ключом к тайне. В любом случае заскочить туда и навести справки будет даже очень уместным шагом, а потому он спустил с цепи свой двухместный автомобиль и вскоре уже шел через садик к залитой солнцем комнате в задней части дома, где его матушка любила сидеть во второй половине дня. И он уже собрался войти в открытую стеклянную дверь с сыновним «наше вам», как вдруг нежданное зрелище заставило его пошатнуться и застыть на месте, а его монокль, сорвавшись в шоке с якоря, подпрыгивал на конце своего шнура, будто живое существо.

Ибо, джентльмены, в этой залитой солнцем комнате стояла леди (Вильгельмина) Муллинер, вдова покойного сэра Шолто Муллинера, кавалера ордена королевы Виктории пятой степени, вывесив язык, наподобие собаки, и пыхтела, глубоко глотая воздух с жутким звуком «хей-хей-хей», от которого кровь в жилах Арчибальда превратилась в лед. А затем, пока он стоял там, она вдруг перестала пыхтеть и начала произносить фразу, которая даже по не слишком строгим требованиям Арчибальда казалась несколько дурацкой. Она состояла из латинских названий букв «Q» и «X», повторяемых вновь и вновь.

И от того, часто жаловался мне Арчибальд, как она произносила эти «ку» и «иксы», мороз продирал по коже.

«Ку», рассказывал он мне, произносилось почти неслышным шепотом через сложенные трубочкой губы. Это, по его словам, он еще мог стерпеть. Безысходную печаль и безнадежность навевали «иксы». Испуская их, она растягивала губы в ужасной усмешке, пока мышцы шеи не вздувались шнурами. Конца этому не было видно. Она переставала куичить «Q», только чтобы заиксить «X», а когда она не оглушала окрестности иксиньем, то куикала, как двухлетнее дитя. Так описывал эту сцену мой племянник Арчибальд, и должен признать, что его описание создавало впечатляющую картину.

Ну разумеется, Арчибальду сразу стало ясно, почему Аврелия так переменилась к нему в последнее время. Несомненно, она навестила его злополучную родительницу в самый разгар припадка и поняла, как и он, что та спятила окончательно и бесповоротно. Вполне достаточно, чтобы заставить призадуматься любую девушку.

Он отвернулся и, пошатываясь, слепо прошел через садик. Разумеется, нетрудно понять, какую агонию испытывал бедный мальчик. Для юноши в самом разгаре весны его жизни вряд ли что-либо может быть неприятнее внезапного открытия, что его в должной мере любимая мать внезапно свихнулась. А когда эта трагедия грозит разрывом помолвки с девушкой, которую он обожает, получается нечто такое, из чего Сомерсет Моэм мог бы сотворить трехактную пьесу без малейшего напряжения мозговых извилин.

Он ведь, само собой разумеется, понял, что его помолвка должна быть разорвана. У человека столь щепетильного, как Арчибальд Муллинер, естественно, выбора не было. Ни один типус, сказал бы он, не должен волочить девушек к алтарю, если в его роду имеются чокнутые. Помимо всего прочего, эта чокнутость вполне могла быть заразной. И, как знать, не кроется ли она уже и в нем? Каково придется Аврелии, если в храме, стоя с ней бок о бок, в ответ на вопрос священника: «Берешь ли ты, Арчибальд?», он куикснет или – подумать страшно! – запыхтит по-собачьи! Какие пойдут толки! В подобных обстоятельствах девушка наверняка почувствует себя не в своей тарелке.

Нет, он должен разорвать помолвку без промедления…

И внезапно, едва он сформулировал эту мысль, в его памяти всплыл кодекс Муллинеров, и он понял, что дело это окажется куда более трудным и сложным, чем он полагал. Сам он разорвать помолвку не может. Ему придется сделать что-то такое, чтобы понудить Аврелию взять инициативу на себя. Но что именно? Вот к чему теперь сводился вопрос.

Он задумался. Какие знакомые ему девушки разрывали свои помолвки? И почему?

Скажем, Джейн Тотмарш. Ее нареченный, пригласив Джейн покататься в своем «поммерисемь», загнал автомобиль, ее и себя в утиный пруд. Она вернула молодому человеку его свободу две секунды спустя после того, как выплюнула изо рта первого тритона.

Что, если взять Аврелию покататься и… Нет! Арчибальд в ужасе отверг эту идею. Почему, собственно, он не знал. Но отверг. В ужасе.

Милли Солт вернула жениха по месту покупки из-за его манеры испускать короткий, сухой, язвительный смешок всякий раз, когда она в парном теннисе промахивалась по мячу. Арчибальду это ничем не помогло. Аврелия в теннис не играла. К тому же он знал, что ни при каких обстоятельствах не заставит себя испустить сухой, язвительный смешок по адресу той, которая была для него богиней или чем-то в том же роде.

Ситуация с Гипатией Слоггер оказалась совсем иной. Былая пассия предполагаемого супруга и повелителя явилась как-то вечером на обед в «Савое» и устроила скандал.

Арчибальд усмотрел в этом наилучший вариант. Трудность заключалась в том, что былых пассий в его прошлом не водилось. Но минутное раздумье подсказало ему, что он без особого труда способен посетить какое-нибудь театральное агентство и ангажировать таковую. В окрестностях Стрэнда, несомненно, отыщется сотня-другая безработных актрис, которые за пятерку с восторгом примут его предложение.