Парни из Островецких лесов - [42]

Передвигаться ему было тяжело — болели плечи и спина, горело опухшее лицо. В бессильной злобе, он сжимал кулаки. Впервые он не видел выхода из создавшегося положения, не видел возможности спастись.

Единственным утешением было то, что во время ареста у него не было при себе не только оружия, но и никаких бумаг, никаких документов, которые могли бы навести гестапо на след. А за себя он был абсолютно спокоен. Ничего не удастся выжать из него даже Гансу, несмотря на весь его богатый опыт в таких делах. Богусь как бы ушел в себя. Он был полон решимости молчать до конца.

Из задаваемых Мюллером вопросов Богусь понял, что Чесек, которого допрашивали отдельно, ничего им не сказал. Это успокоило Богуся, но вместе с тем и обязывало его самого стойко держаться на допросе.

На следующий день обер-лейтенант Мюллер проснулся бодрым и отдохнувшим. Подавленное настроение вчерашнего дня сняло как рукой. На дворе стояло погожее утро. На небе ни облачка.

Обер-лейтенант побрился, умылся, позавтракал и направился в свой кабинет. Рабочий день он начал, как всегда, с просмотра последней почты. При этом он придерживался уже установившегося порядка: в пачке конвертов отыскивал прежде всего те, на которых не было служебного штемпеля и адрес был написан ровным круглым почерком Труды, затем наступала очередь для писем от сослуживцев и друзей, а в конце он с тяжелым сердцем принимался за продолговатые конверты, помеченные штемпелем с изображением черного орла со свастикой.

В этот день писем от Труды не было. Впрочем, он заметил это сразу. Зато попались два письма от друзей — из Берлина и с Восточного фронта. Но они не интересовали его, поскольку он заранее знал их содержание. Письма от них всегда выводили его из себя. Гайнц, который сумел остаться в Берлине, при каждом удобном случае хвастался своими широкими связями и знакомствами с важными персонами, что не могло не вызвать у Вилли раздражения. А Рудольф писал с Восточного фронта настолько пессимистические письма, что у Вилли после этого пропадало всякое желание жить.

Разобрав почту, Мюллер вспомнил о двух парнишках, оставленных им накануне на попечении своего помощника.

— Ганс! — рявкнул он.

В дверях появился унтер-офицер.

— Что с этими двумя щенками? Добился от них чего-нибудь?

Ганс смущенно пожал плечами:

— Они, вероятно, ничего не знают, герр обер-лейтенант. После моей обработки и не такие развязывали языки, а эти молчат.

— Так какого же черта держать их у нас? Вывези их за город, а то еще подохнут у наших ворот.

Через несколько минут в той же автомашине, которая доставила Чесека и Богуся в гестапо несколько дней назад, они ехали за город.

«Везут на расстрел!» — решил Богусь. Он уже немного успокоился. Украдкой поглядывал на Чесека, улыбался, желая как-то ободрить того: он не хотел, чтобы Чесек догадался. Богусь схватил его за руку и крепко пожал ее. Машина рванула с места. Мимо проходили люди, бросали равнодушные взгляды в их сторону.

Ганс сидел рядом с шофером, беззаботно насвистывая. Сквозь желтоватые тусклые стекла машины мир казался каким-то расплывчатым и бесцветным.

Вдруг автомашина остановилась. Ганс вышел первым.

— Выходи!

Богусь осмотрелся. Это было то место, где их арестовали. Неужели здесь?

— Убирайтесь вон!

Ребята ничего не могли понять. По жестам и выражению лица Ганса они сделали вывод, что тот велит им уходить.

Медленно, неуверенно они пошли по дороге.

За их спинами стояла по-прежнему напряженная тишина. Наверное, берут их на мушку. Обернуться или продолжать идти? Каждый метр, каждый шаг уменьшал возможность попадания и приближал их к жизни. Почему же они не стреляют? Лес! Лес уже близок. Почему так тихо?..

Вдруг послышался шум мотора. Они вздрогнули. Богусь обернулся: автомашина развернулась и, поднимая клубы пыли, помчалась в направлении города. Богусь схватил Чесека за руку и толкнул его вперед.

— Бегом!

Они пришли в себя только в лесу. Он встретил ребят зеленью тенистых деревьев и кустов. Под их покровом они почувствовали себя в безопасности. После мрачного подвала мир показался им особенно прекрасным. Над колыхающимися верхушками деревьев плыли облака, земля пахла влагой и цветами. Богусь лежал на траве, сжимая в ладони пучок травы и жадно вдыхая ее горький запах.

— Я больше туда не вернусь… в город, — сказал он. — Останусь здесь, в лесу.

* * *

В избе стоял такой густой табачный дым, что обычно снисходительная Тетка с осуждением качала головой.

— Могли бы дымить поменьше. А то он еще вызовет сюда пожарную команду, — показала она рукой на дом соседа-фольксдойче и приоткрыла окно. — Накурили, даже дышать нечем…

— Тетка права, так и до беды недалеко!

— Тетка всегда права, — решил польстить ей один из, гостей.

Жена Быстрого вышла из комнаты. Она делала это всегда, когда знала, что происходит какое-то важное совещание. В комнате она была лишней, а на кухне ее глаза могли пригодиться. Через окно кухни ей была видна вся улица. А сегодня надо было быть особенно бдительной.

В доме Быстрого собрался почти весь штаб: Фелек, Дядюшка, первый секретарь Антек. Последний сидел за столом, насвистывая себе что-то под нос. Его любили за веселый характер и чувство юмора, которое он не терял даже в самые тяжелые минуты. Когда запасы продовольствия подходили к концу, Антек обычно кивал философски головой и говорил: