Парни из Островецких лесов - [36]

На рассвете раздался приказ остановиться. Партизаны в ожидании распоряжений залегли в молодом сосновом лесу. Люди прислушивались, что делается впереди. В тишине раздался треск сухих ветвей.

— Стой! Кто идет? — крикнул кто-то, щелканьем затвора давая знать, что не шутит.

— Не узнаешь? Свой! — ответил кто-то не по-уставному.

— Не узнаю, — отозвался тот же самый голос. — Пароль!

— Варшава! А ты скажи отзыв, если такой умный, — послышалось в ответ.

— Варка!

После обмена паролем и отзывом стало тихо. По-видимому, они докладывали своим командирам о встрече.

— Ну, пошли! — произнес Василь.

Юрек поднялся. Отряд по-прежнему находился в полной боевой готовности. Только когда вышли на обширную поляну, оружие можно было поставить на предохранитель и перекинуть через плечо.

Вся поляна была заполнена партизанами.

По заведенному порядку сидели группами, скрываясь в тени кустов и деревьев. Чистили оружие, поправляли амуницию и снаряжение.

— Француз! — Юрек даже присел от сильного удара по плечу.

Он обернулся:

— Лёлек!

Тот протянул руку для приветствия. — Привет, старина! Как поживаешь? — произнес он на ломаном французском языке.

— Хорошо! — в тон Лёлеку ответил Юрек.

— Была у вас какая-нибудь работенка?

— И не одна!

— Фью… какой ты важный! — Лёлек оглядел Юрека с ног до головы. — Ты, кажется, уходишь от Олека, да?

— Я ничего об этом не знаю.

— Так я тебе говорю. Идешь в отряд Вереска.

— В отряд Вереска? Это какого?

Лёлек огляделся по сторонам:

— Вон видишь того парня?

Рядом с Горцем стоял высокий блондин лет около тридцати. Слегка сутуловатый, он имел вид человека, несущего на себе какую-то тяжесть. Одет он был в польский мундир без знаков различия, на ногах — офицерские сапоги, закрывающие до половины икры ног. Через плечо проходила портупея, с ремня на красивом плетеном кожаном шнурке свисал внушительный пистолет.

— Этот?

— Что, не нравится тебе?

— Кто сказал, что нет?..

Лёлек начал говорить о бригадах. Лесные отряды выросли до такой степени, что наступило время создать более крупные партизанские части. Именно в связи с этим вопросом прибыл майор Зигмунт.

— У нас будут бригады, это тебе не фунт изюму! — сказал не без гордости Лёлек.

— Конечно! — согласился Юрек и окинул взглядом поляну.

— Бедный Богусь, — сказал вдруг Лёлек.

— Кто?

— Богусь.

— Этот связной? Без пальцев?

— Этот самый.

Юрек схватил Лёлека за рукав.

— Что с ним случилось? — щеки мальчика нервно дрогнули.

— Гестаповцы схватили его. Несколько дней назад…

Бой

Яник не был большой деревней, в этом никто не сомневался. Достаточно было только взглянуть, чтобы убедиться в этом: пара хат около леса, и это все. Была еще изба лесника, но она, как богатая родственница, стыдившаяся своих бедных соседей, стояла в стороне, и поэтому некоторые не были склонны причислять ее к деревне.

Но именно такие деревни, задавленные бедностью и опустошенные, для партизан были наиболее гостеприимными. Бойцы Армии Людовой чувствовали себя здесь как дома. Они знали жителей, и те знали их. Оказываемое гостеприимство ко многому обязывало партизан, потому что вся ответственность за их визит ложилась на деревню. Отряд переночевал и тронулся дальше, а деревня оставалась под угрозой уничтожения за «укрывание бандитов». Партизаны чувствовали эту тяжесть боязни и беспокойства, которую они приносили с собой. И чтобы максимально уменьшить эту тяжесть, командование издало приказ, запрещающий какую-либо реквизицию, а даже, наоборот, рекомендовало подкармливать население. По-разному, выходило с этим. Решающее значение здесь имело наличие собственных запасов, а с этим раз на раз не приходилось.

После похода на Илжу у партизан было чем поделиться с хозяевами, поэтому на этот раз они с меньшим чувством вины располагались в избах на отдых: как обычно, группами по хатам. Юрек и Василь, конечно, оказались в одной группе. Хата была чистая, просторная. Хозяйка угостила их ржаным хлебом, простоквашей и картофелем.

— Постно, все постно, без приправы, но всегда рады вам… — говорила она им, вытирая фартуком натруженные руки.

Они сердечно поблагодарили ее: с гостеприимством встречались на каждом шагу. Было достаточно дать понять, что хочется пить, чтобы этим самым вызвать шум и беготню среди детей, которые начинали борьбу за честь оказать эту услугу.

Через открытое окно из леса доносились запахи смолы и влажной прохлады. После ночей, проведенных в походе, перспектива сна в теплой избе, когда над головой вместо звездного неба белеет ровный четырехугольник потолка, представлялась обычно отдыхом, достойным королей.

Хозяйка развернула перину, взбила подушки, стряхнула с постели невидимые пылинки.

— Ну, постель у вас будет хорошая, — сказала она не без гордости.

— Не утруждайте себя, переспим где придется, — покачал головой Юрек, тайком почесывая себе спину.

— Какой там труд!

Юрек, однако, так настойчиво отказывался от предложения лечь на кровать, что хозяйке пришлось уступить. Юрек и Василь легли на полу. Упорство Француза несколько удивило Василя.

— Ты, сынок, почему на кровать не забрался? Постель ведь чистая…

— А наши вши куда? — буркнул Юрек.

— Ах, вон оно что!

Юрек повернулся на бок, но, несмотря на усталость, уснуть не мог. Его угнетала мысль о Богусе. Перед глазами стояло его детское, улыбающееся лицо, живые глаза, небольшая подвижная фигура. «На этот раз ему не удастся вырваться», — засыпая, подумал он.