Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [151]
Итак, вопреки желанию умеренного руководства Парижского парламента, его советникам не пришлось «пачкать руки» сбором налогов с населения. Иногда до парламента доходили отдельные дела, связанные с политикой реставрации интендантского режима (вышеупомянутое дело Фулле), которыми он занимался без особого рвения, но против этой политики в целом он не возвышал своего голоса никогда, — ни в 1649 г., когда действовало негласное обязательство не созывать общих собраний, ни позже, когда срок этого моратория истек, а курс на наведение порядка стал осуществляться еще решительнее. Голоса отдельных радикальных оппозиционеров, требовавших обсудить на пленарном заседании все нарушения Октябрьской декларации, не имели никакого успеха. Отчаянно боровшиеся за сохранение реформ 1648 г. провинциальные оффисье не чувствовали действенной поддержки парижских судей.
Парламенту грозила опасность политической изоляции, и это хорошо понимали фрондеры во главе с Гонди. Они старались обострить внутреннее положение в Париже, чтобы снова получить возможность выступить в роли народных заступников. Случай для этого быстро представился.
К 15 сентября 1649 г., согласно постановлению Госсовета, должен был быть создан фонд для производства регулярных выплат по городским рентам. Но они были в основном ассигнованы на поступления от габели, и когда подошел срок, откупщики объявили (19 сентября) о своем банкротстве: сбор налога резко уменьшился, власти не способны справиться с отрядами контрабандистов. Но парижские рантье настаивали на исполнении данных им Октябрьской декларацией обещаний и не могли удовлетвориться такими объяснениями.
22 сентября состоялось их бурное собрание в ратуше, они даже грозили убить купеческого старшину Леферона, и успокоить их удалось только арестовав обанкротившихся откупщиков. Тут же рантье выбрали свое руководство из 12 синдиков, одним из них стал клиент коадъютора Ги Жоли, деятельно исполнявший роль подстрекателя. Синдики прежде всего обратились за покровительством к Гонди и Бофору, посетив их обоих, и те обещали им свою поддержку, в знак чего коадъютор распорядился объявлять в церквах о собраниях рантье.
Парламент в это время был на каникулах, и дело откупщиков габели рассматривалось в вакационной палате. Арестованные просили о половинной скидке, рантье требовали полной оплаты и суда над злонамеренными финансистами. В итоге платежи откупщиков были сокращены примерно на четверть (с 84 до 64 тыс. л. в неделю), и они были освобождены. Сходки недовольных рантье продолжались.
Вернувшемуся после каникул парламенту пришлось заняться этим делом. Большая палата отказалась (3 декабря) принять жалобу синдиката рантье и объявила его незаконным. Но рантье не согласились с роспуском их организации, они заручились сочувствием большинства парламентариев из младших палат, которые стали требовать проведения общего собрания парламента. Этого и добивалась радикальная оппозиция, но внезапно ситуация по ее же вине резко обострилась. Наиболее ретивые фрондеры решили (если верить «Мемуарам» Реца, вопреки его мнению) форсировать события, прибегнув к грубой провокации: симулировать покушение на одного из синдиков рантье. Предполагалось, что после этого общее собрание парламента уж точно состоится, а может быть даже повторятся и Дни Баррикад. За эту идею, высказанную Монтрезором (близкий к Бофору участник заговора «Значительных» 1643 г.), ухватились Бофор, Нуармутье, президент Белльевр… Гонди возражал: он допускал применение провокаций только если их успех был гарантирован, а эта была чревата риском конфузного провала, но ему пришлось уступить.
Роль жертвы «покушения» взял на себя Ги Жоли. И вот утром 11 декабря его карета была обстреляна неким дворянином из свиты Нуармутье. Жоли для вида нанес себе царапину, слег в постель и подал жалобу в парламент. Тогда же другой синдик-фрондер, президент одной из палат прошений Луи Шартон (тот самый, кому удалось избежать ареста в первый день Баррикад) почему-то решил, что убить хотели не Жоли, а его — и тоже обратился в парламент. Покушение на Шартона выглядело серьезнее, чем на Жоли, — парламентарии решили произвести расследование.
А в это время необычайную активность проявил близкий к Бофору герой Парижской войны Лабулэ. Вместе с группой всадников он помчался по улицам, призывал браться за оружие, бить в набат, строить баррикады… Все было напрасно — ему никто не противился, но и восставать никто не собирался, ничего не понимающий народ соблюдал спокойствие. Не помог и авторитет Брусселя, предлагавшего, чтобы парижская милиция овладела городскими воротами, «опасаясь как бы двор не причинил какого-либо зла»
