Паркур - [10]

Иногда, когда мы виделись с отцом, я ему объяснял то, что смог сделать на тренировках, я рассказывал ему о прыжках, которые совершал. Он помогал мне советами в области физического развития: какие упражнения делать на ноги, чтобы улучшить выпрыг, как превратить скорость от разбега в силу для того, чтобы забежать на стену. Он был для меня своего рода гидом. Когда я возвращался к матери после времени, проведенного с отцом, я понимал намного лучше, где находится ключ, основа его успеха. Если он добивался многих вещей в жизни, то это значит, что этому предшествовал тяжелый труд. Я понял, что если я поставлю себя в такие же условия, я смогу больше приблизиться к нему, понять, что ему пришлось пережить.

— Было ли желание быть похожим на него (имеется в виду на отца)?

— Нет, я думаю, что я скорее хотел, чтобы он прежде всего гордился мной. Я хотел, чтобы он мог говорить своим товарищам: «Смотрите, это мой сын». Мне нужно было это признание, особенно среди старших, которые знали моего отца еще со времен, когда он был среди Пожарных Парижа. Я хотел, чтобы они смотрели мои видео и говорили: «Смотри, это сын Раймонда Белля, сын Камикадзе!». У меня, наверное, было это желание в самом начале, пережить то, что мой отец пережил, получить его опыт. Даже несмотря на то, что я понял, что это никогда не станет возможным, такого никогда не произойдет. Я не был во Вьетнаме, я был в Лиссе, я не был Раймондом, я был Дэвидом: в конце концов, я понял, что бы я ни делал, я и на ноготь не стану таким, как он, так что необходимо найти свой собственный путь. Конечно, это требует больших усилий в плане фантазии, так как вещи, с которыми он столкнулся были реальными, конкретными как пожар в здании, я же должен был сам придумывать и создавать себе ситуации. Я представлял, к примеру, что у меня нет руки, и задавался вопросом, как добраться из этого места до того с таким увечьем. Или, к примеру, если прыжок был слишком простым, я говорил себе: «Ну, хорошо! Представим, что я устал — бегал до этого два часа без остановки, будет ли этот прыжок таким же простым для меня?». Я ставил себя в такие ситуации, в которых я постоянно должен был побеждать самого себя. Мало-помалу я начинал входить во вкус, и это стало моим наркотиком, потому что мое тело уже требовало этого. Все сложнее становилось находить свои собственные препятствия — не повторять за тем, что делал отец и не делать снова и снова то, что я уже умел.

Эта тенденция наблюдается у всех нас: искать более легкий путь, с которым мы уже знакомы. Тем не менее, я заставлял себя искать сложности. Я начинал делать прыжки, которые были достаточно сложны, чтобы я мог прогрессировать, но без излишнего риска, потому как знал, что моя мама была дома и ждала своего сына с тренировки. Это уберегло меня от глупостей, от той стороны подросткового повстанческого духа, когда думаешь: «Ох, даже если я что-то сломаю, мне пофиг!». Есть парни, которые очень гордятся, когда сломают что-то, любят этим хвастать, но по сути это показывает, что у них нет уважения к самим себе, к своему телу. Когда кто-то готов навредить себе, чтобы показать что-то другим, для чего это ему вообще нужно? Он травмирован — и он не может больше продвигаться в своем развитии. Но это нужно ему, чтобы стать круче, быть более эффектным, чем те, кто не тренируется или тренируется не так много. Когда ты травмировался, ты больше не можешь быть эффектным. Это, как с каскадером, который сломается в 35 лет и будет говорить мне: «Посмотри, я катаюсь на Порше, у меня есть свой дом…». Я отвечу ему: «Да, но у тебя в руках костыли, и ты хромаешь». Деньги вполне могут кружиться вокруг нас, но если с телом у нас не все в порядке, мы не можем утверждать, что мы пришли к успеху в жизни, что так правильно. Потому что самое главное богатство, самая важная награда, которую нам может дать Паркур, это возможность быть настоящим и целостным. Если мне когда-либо придется прыгать с балкона, чтобы спастись от пожара, я сделаю это. Даже будучи уставшим, даже после трех бессонных ночей я смогу сделать это, не сломав ног.

— Но если быть честным, как можно не повредиться, спрыгнув с большой высоты, этому возможно научиться?

— Мой отец рассказывал мне, что он мог прыгать с высоты 8-ми метров с такой же легкостью, как с высоты табуретки. Так что я начал с табуретки. Я видел, к чему это может привести. Потом я забрался на стол, потом с каждым разом все выше и выше. Там уже начинает чувствоваться вес, который очень важен, особенно при приземлении, которое вызывает боль. Не обязательно прыгать с восьми метров, чтобы это почувствовать, достаточно и двух с половиной. Когда у вас правильная техника и когда вы повторили прыжок двадцать, тридцать, сорок или пятьдесят раз, мозг начинает запоминать, все тело начинает запоминать, словно у него есть своя память. И однажды вы просыпаетесь утром после вечерней тренировки и говорите себе: «Хорошо — я сделал 50 прыжков, и я в порядке, мое тело не пострадало. Так что я могу сделать еще 100 прыжков и даже добавить один метр в высоту». Такие мысли начинают приходить мало-помалу. Тут все так же, как и в природе. Понаблюдайте, как гиббон делает прыжок с ветки на ветку: у него нет вопросов, он не спрашивает себя, как ему схватиться за ветку. Он просто следует своим инстинктам. Это не спортсмен, который высчитывает каждый сантиметр, каждую сотую сантиметра. У животных есть инстинкты. Они учатся всему с самого детства. Играя, цепляясь за низкие ветки, ничего не просчитывая, они работали над своей физической сопротивляемостью. Они учатся и падать так же. Маленькими шажками они работают очень естественно над своим видением, над своим определением расстояний и т. п. И наступает момент, когда он гиббон приходит в полное согласие с собой, со своим лесом, который служит ему окружением. Все его движения безупречны, не потому что он лучше других обезьян, а лишь потому, что у него получается сбалансировать свой вес, размер, энергию, скорость… Когда они двигаются, то видно, что все эти обезьяны реализуют свой потенциал самым естественным образом. Это то, что мы так же ищем в Паркуре. Если ребята начинают слишком увлекаться всякими измерениями, они начинают терять инстинкты. Они могут быть эффективными, как профессиональные спортсмены, но они теряют естественность, а с ней и подлинность движений.