Парижский вариант - [5]

Прототипы молекулярных схем работали с каждым годом все устойчивее, но создать настоящий, действующий ДНК-компьютер? На это нужно, что бы ни говорил Клейн, лет пять, если только... Такеда? Шамбор?

И тут Смита осенило. Если Клейн примчался по его душу, разгадка — институт Пастера.

— Эмиль Шамбор... Ты хочешь сказать, что Шамбор обогнал нас всех не на один год? Даже Такеду из Токийского?

— Шамбор, предположительно, погиб при взрыве. — Клейн озабоченно полыхал трубкой. — От его лаборатории ничего не осталось. Только кирпичная крошка, обгорелые щепки и битое стекло. Его искали дома, искали у дочери — всюду. Машина осталась на институтской стоянке. Самого Шамбора — нет. И ходят слухи.

— Слухи ходят всегда.

— Но не всегда — среди высших чинов французской армии, коллег Шамбора и его начальства.

— Если бы Шамбор подошел к цели настолько близко, слухами бы дело не ограничилось. Кто-то знал.

— Необязательно. Военные регулярно связывались с ним, но Шамбор неизменно утверждал, что продвинулся в своих исследованиях не дальше остальных. Что же до Пастеровского института, то ученый с таким опытом и положением, как Шамбор, не обязан ни перед кем отчитываться.

Смит кивнул. В сем почтенном учреждении еще сохранялся такой анахронизм, как независимые исследователи.

— А его записи? Отчеты? Статьи?

— За последний год — ничего. Нуль.

— Ничего? — воскликнул Джон. — Не верю! Они должны храниться в базе данных Пастеровского. Только не говорите, что взрыв уничтожил мейнфрейм их сети!

— Нет, компьютер цел — он находится в бомбоубежище. Но за последний год Шамбор не вводил в него никаких данных.

Смит нахмурился:

— Он вел дневник от руки?

— Если вообще вел.

— Иначе не бывает. Невозможно проводить даже самые простые исследования без рабочего дневника. Если протоколы опытов недостаточно подробны, то результат невозможно ни проверить, ни воспроизвести. Записывать надо каждый отрицательный результат, каждую ошибку, каждый тупик, в который ты воткнулся. Черт, если Шамбор не заносил данные в компьютер, он должен был вести рукописный дневник! Я в этом уверен!

— Возможно, Джон, но покуда ни пастеровцы, ни французские власти не нашли никакого следа этих записей, и поверь — не потому, что не искали.

«Что за этим скрывается? — мелькнуло в голове Джона. — Зачем Шамбору понадобилось вести дневник от руки? Или, осознав, насколько близок он к успеху, ученый превратился в параноика?»

— Полагаете, он подозревал — или был уверен, — что кто-то из коллег следит за ним?

— Французы не знают, что и думать, — ответил Клейн. — Мы тоже.

— Шамбор работал в одиночку?

— У него был лаборант, но тот сейчас в отпуске. Французская полиция его ищет, — отозвался Клейн, глядя, как восходит над прерией огромное алое солнце. — А еще... мы полагаем, что с ним сотрудничал доктор Зеллербах.

— Полагаете?

— Чем бы ни занимался доктор Зеллербах, это происходило совершенно неофициально... почти секретно. В журналах охраны Пастеровского он проходит просто как «наблюдатель». Сразу же после взрыва полиция обыскала его номер в отеле, но не нашла ничего. Из вещей — лишь чемодан белья. Ни с кем в отеле или в институте он не общался. Полицейские здорово удивились тому, как мало людей вообще его вспомнили.

Джон кивнул:

— Очень похоже на Марти. — Его друг-затворник непременно настоял бы на подобной анонимности. Но молекулярный компьютер — одна из немногих вещей, способных выманить Марти из самоизоляции. — Когда он придет в себя, то сможет рассказать, насколько далеко продвинулся Шамбор.

— Если придет. И даже тогда может быть слишком поздно.

— Он выйдетиз комы, — проскрежетал Джон с неожиданной яростью.

— Пусть так, полковник, но когда? — Клейн соизволил вынуть из зубов мундштук, чтобы удобнее было прожигать Джона взглядом. — Вам стоит иметь в виду, что первый звонок уже прозвенел. Вчера вечером — без пяти восемь по вашингтонскому времени — остров Диего-Гарсия потерял радиосвязь со всеми самолетами. Не удалось ни установить причину, ни наладить связь снова. Ровно пять минут спустя она восстановилась сама. Никаких неполадок в системе, ни проблем с погодой, ни операторских ошибок. Предположительно, там поработал хакер, но не осталось следов взлома, а эксперты в один голос утверждают, что ни один существующий компьютер не в силах произвести подобную атаку, не оставив следа.

— Ущерб?

— Материальный? Никакого. А для наших нервов — изрядный.

— Как это соотносится по времени со взрывом в Пастеровском?

Клейн невесело ухмыльнулся:

— Пару часов спустя.

— Это могла быть проверка возможностей шамборовского прототипа. Если тот существовал. И если его украли.

— Вот-вот. Что мы имеем? Лаборатория взорвана. Сам Шамбор погиб или пропал. А его работа уничтожена... или исчезла.

Джон кивнул:

— И вы боитесь, что взрыв должен был скрыть его убийство и кражу записей и образца.

— Действующий ДНК-компьютер в недобрых руках — опасная штуковина.

— В любом случае я собирался лететь в Париж. Из-за Марти.

— Я так и думал. Хорошее прикрытие. Кроме того, ты скорее сможешь распознать молекулярный компьютер, чем любой другой в нашей конторе. — Клейн воздел очи горе, словно ожидая увидеть сыплющиеся с ясного неба МБР. — Ты должен выяснить, действительно ли погибли отчеты, дневники, протоколы Шамбора, или они украдены. Существует ли действующий образец молекулярного компьютера. Работаем по обычной схеме. Я — твой единственный связной. В любое время дня и ночи. Если тебе потребуется что-нибудь — что угодно — от правительства или армии по обе стороны Атлантики, — только попроси. Но все должно быть проведено в строжайшей тайне, понимаешь? Нам не нужна паника. И хуже того — не хватало, чтобы какая-нибудь излишне горячая страна второго или третьего мира заключила с этими подрывниками сделку.