Парижские огни - [5]

3

"Литво, Литво, ойчизна моя".

Так писал Мицкевич. И не только писал, а всем сердцем переживал немного суровые, северные красоты своей равнинной родины, бегущей вдоль берегов широкого полноводного Немана.

Пламенной литовской патриоткой является, живущая в Париже талантливая драматическая артистка Унэ Бей.

И ее, эту изящную хрупкую женщину, как и Мицкевича, пленяет нагорный берег Немана, в окрестностях Ковно, с песчаными обрывами и с вечно шумящим лесом гигантских корабельных сосен.

Артистическое имя свое Унэ Бей сделала в Америке, где ее гастроли, — она играла на английском языке, — имели успех исключительный.

Театральная хроника называла ее литовской "Дузе". И так же, как Дузе, всей творческой душой своею отдавалась она исполняемым ролям, иногда под занавес падая в самый настоящей реальный обморок, уносимая со сцены в уборную своими коллегами по пьесе.

Небольшой салон этой замечательной артистки в Париже, популярен в артистических и литературных кругах.

Из русских вы можете встретить в нем: поэта Бальмонта, драматурга Сургучева, режиссера Евреинова, киноартистку Веру Барановскую, этр-ал-сцен Комиссаржевского и многих других.

Все художественно, все с большим вкусом, в этом салоне. На стенках — несколько портретов Унэ Бей, исполненных парижской знаменитостью, армянским художником Качадурьяном. Один из них, такой весенний, напоенный солнцем, напоминает по композиции прерафаэлитские картины Фра Бэато Анджелико.

Желая популяризовать в международных и русских кругах родную литовскую поэзию, Унэ Бей лучшие классические образцы ее издала по-французски и по-русски в превосходном переводе Константина Бальмонта.

Значительно раньше, Унэ Бей издала изысканным томиком стихотворения своего брата, выдающегося литовского поэта.

Не чужд искусства и супруг талантливой артистки, занимающий видное положение в кинематографическом мире Парижа. Этот симпатичный образованный человек — тоже литовец, получивший воспитание и образование в Америке. По профессии он инженер, прославленный в специальных кругах строитель и изобретатель.

4

В Париже снова прошел слух о смерти Базиля Захарова…

Как и все предыдущие, он оказался тоже "преждевременным".

Правда, престарелый баронет, уже давно удалившись от жизненной сутолоки, коротает свои дни в шезлонге, на террасе своего замка, только изредка позволяя себе десятиминутную прогулку по дорожкам парка. Правда, ежедневное меню его не блещет разнообразием, заключаясь, главным образом, в рисовой каше. Но, все-же, он жив.

Тем не менее, многочисленные секретаря его все меньше и меньше начинают считаться с его личностью, подчас просто игнорируя его желания и намерения. Для них он уже умер, так сказать.

Недель шесть тому назад, я писал в "Парижских Огнях" о прискорбном случае с картиной одного русского эмигранта.

Когда номер журнала "Для Вас" прибыл в Париж, упомянутый офицер не замедлил вырезать из него, заметку, касающуюся Захарова и картины, и послал ее на личное имя сэра Базиля в его особняк на авеню Ош. в заказном письме.

Пока что — ни ответа, ни привета.

Письмо это, равно как и все предыдущие, равно как и сама акварель, несомненно не дошли до умирающего "Короля Пулеметов", а ловкое окружение архимиллиардера надеется путем молчания погасить "историю".

Кроме того, секретариат Захарова настолько привык ко всему, пишущемуся в международной прессе о "некоронованном король", что не придает статьям и заметкам никакого значения и, во всяком случае, никогда не доводит их до сведения своего патрона.

Увидеть же его лично — вообще, невозможно! Десятки слуг, детективов и стражников охраняют покой и безмятежность старика. Единственным исключением из правила — лицом, имеющим к нему доступ без доклада является его личный друг и соотечественник, Венизелос.

5

Прилетели в Париж и улетели советские летчики.

Начальство отпускало их в город, реже в одиночку, чаще целыми группами.

Скромная форма напоминает чехословацкую.

Есть выправка, но какая-то "унтер-офицерская".

Все производят впечатление полу-интеллигентов. Никто не говорит по-французски. Да оно, может быть, и лучше для "властей придержащих": по крайней мере, не разболтаются с иностранцами.

По прибытии в Париж, каждый летчик получил штатский костюм и сто франков "на мелкие расходы". Как прислуге, отпущенной в город "повеселиться".

Где-то, на Больших бульварах, один русский шофер вспугнут был окриком:

— Митя. здравствуй.

Перед ним — советский летчик.

Оказались друзьями детства и однокашниками начальной школы.

Очутились в кафе.

Летчик поражен был зрелищем корзины с целою горою сдобных булочек.

— Батюшки!.. Белый хлеб!.. Без карточек! Неужели, можно брать, сколько хочешь?!..

— Можно, — с улыбкою отвечает шофер.

Разговорились.

"Белый" друг детства спросил:

— Как же вас все-таки отпустили?… А если кто-нибудь из вас пожелает променять "советский рай" на "гниющий Запад".

В ответ собеседник покачал головой:

— Друг мой, это невозможно. Все наши близкие остались заложниками, включительно до моих маленьких детей. Родители некоторых, на все время нашего полета, заключены в тюрьму.

— Так же будет и в случае войны?

— Конечно. Тогда нас скрутят еще суровее!