Парижанин из Москвы - [58]
О.А. попытается оживить их любовь, как она её понимает, рассказом о своём впечатлении от оперы Гуно «Фауст» — в Утрехт приезжала труппа из Швейцарии. Может быть, она вспомнила, ей рассказывал И.С., как в ранней юности он любил слушать эту оперу в Большом театре, как водил туда юную Олю Охтерлони?
Особенно ей «понятна и ненадуманна страсть Маргариты к Фаусту». Что, собственно, — понятно? Что любовь «долготерпит и не ищет своего», как писал апостол Павел и что так любил повторять И.С.? Да, Маргарита любила именно такой любовью; какая же любовь без жертвенности? Но почему-то люди нашли её любовь преступной, время последовательно сокращало крут охотниц повторить судьбу Маргариты. Во всяком случае, в этом круге, точно, не оказалась О.А. уже и в берлинский период встречи с Георгием-Джорджем.
И как грустно, если О.А. намекала на разницу в возрасте доктора Фауста и юной Маргариты!
Но всё это уже неважно Ивану Сергеевичу — у него задача, поглощающая его последние усилия что-то обдумать почти без остатка — успеть бы с третьей частью «Путей Небесных», чтобы «напомнить забывчивому человечеству о его высоком предназначении». Не успеет.
Так что две недели в Эсбли по целому ряду случившихся с тех пор причин и прежних несовпадений уже ничего не могли изменить в ходе событий. Ведь она благодарна ему — что же ещё?
И.С. успевает обрадовать О.А. присылкой нового издания «Богомолья». Он страстно ждёт выхода «Куликова поля», но его дождутся лишь читатели, и много позже.
«Время совпадений» теперь повторяют только болезни: у него ангина, у неё бронхит. Она, правда, начала «свой главный роман», но очень «страдает от того, что не работает». Как это: начала, но не работает. Значит, вся «наука» «родного, любимого, дорогого» о том, как пишутся книги — впустую? А он дал слово больше не касаться творческой темы. И не касается — «бесполезно», «не понимает», «не дадено».
Однако она «Всё время в трепете за Вас». И всё время помнит о том, что её письма ему читает Мария Тарасовна. Их обоих коробит холодное «Вы» — он постарается читать сам и очень просит в письмах не обращаться к нему официально по имени-отчеству. Как же нестерпимо душевное одиночество, как необходима человеку иллюзия, как бы он ни был умён.
Шмелёв мог бы сказать прекрасными стихами своего друга-ненавистника Ивана Бунина, но, должно быть, они не попались ему в сутолоке дней:
Когда «конец приближается» к людям слишком близко, в них напрочь выключается понимание приближающегося конца. Это спасает от ужаса, паники, даёт передышку, возможность вздохнуть посвободнее хоть ненадолго. В январе 1950-го И.С. каким-то чудом пишет свой последний рассказ «Приятная прогулка» с посвящением другу и меценату генералу Д. И. Ознобишину. Он отдаёт последние «долги» свои, как велит молитва «Отче наш». Всё чаще повторяется Иваном Сергеевичем рефрен Канона Андрея Критского «Конец приближается». И всё труднее это принять сознанием.
В направлении Цолликона
Как и подозревала ревнивая Ольга Александровна, всё это время, не двенадцать последних лет, а четверть века, богатое, благотворное, тоже почти исключительно эпистолярное общение «двух Иванов» — особое культурное и духовное пространство между Парижем писателя и Берлином, позже Цолликоном в Швейцарии, философа. В этом уникальном мужском союзе бьётся мысль, кипят страсти. Здесь раздолье для шуток, взаимного подкалывания, профессиональных и политических наблюдений, сердечных признаний, для тысячи мелочей, дающих представление о быте Шмелёвых и Ильиных, о знакомых литераторах и издателях, критиках и политиках…
Их объединило ещё и кровное братство москвичей по рождению и любви ко всему московскому, ведь известно, «на всех московских есть особый отпечаток».
«Нянька уверяла нас, — вспоминает Ильин, — что маленькие колокола звонят:
а большие колокола отвечают:
Крепкую дружбу не смогла поколебать даже Ольга Александровна, в первых письмах к Шмелёву с гордостью числившая себя ученицей Ильина в бытность жизни обоих в Берлине, а позже ему себя противопоставившая.
Как это бывает, она с чисто женской напористостью, уверенностью в чувстве мужчины нарушает просьбу-запрет Шмелёва, под большим секретом из огромной своей любви пославшего Ольге Александровне одну из трёх частей фундаментальной работы И. А. Ильина «О тьме и просветлении» о Бунине, Ремизове и Шмелёве — именно О Шмелёве. Сообщает И.С. об этом нарушении Ивану Александровичу между прочим, в простоте душевной — ведь не абы кому-нибудь послал, сообщает рядом с благодарностью за гречку, спасающую от язвы, то есть никак не предвидя последующей неприятной цепи событий.
Остроумный Иван Ильин в ответ напоминает ему, что вещь ещё в работе и посылается только чтобы узнать мнение товарища и ничьё больше:
«А вот были бы Вы профессиональным акушером, то Вас отдали бы под суд. Слыхано ли дело: без согласия родильницы выдрать из неё треть ребёнка и послать по почте напоказ?! Во-первых, нужно согласие родильницы; во-вторых, ребёнка не отдают напоказ по третям. Ручаюсь, запретили бы практику… За это разоряйтесь: гоните Оле всю книгу заказным».
