Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [61]
— Мама Лёна, ты спишь?
— Нет, мой дорогой.
— Слушай, а знаешь… я, в общем, доволен, что тогда, в прошлом году… доктора из больницы… ну, в общем, он правильно получил.
— Но почему, Гоша?
— Потому что это все он. Ты же сама мне сказала, он первый в войну начал тебе говорить, что во-от! не все фрицы сво-о-лочи! Во-от! Среди них есть и хорошие… Враки! — воскликнул он с жаром. — А Матвей с Витькой правы. И почему только пленных берут, мама Лёна. Почему только пленных взяли, скажи!
— Как «почему»?
— Кой черт — пленные. Они еще удерут, разбегутся и все начнут сначала. А дедушка… ты даже не знаешь, какой он был замечательный старик, как он мне про Парфена Андреевича рассказывал! Знаешь, кем он был, майор Темушкин? Дорожником! Как мой отец… когда-то. А сам дед… о-ох-хо! — простонал мальчик. — Это был такой дед! Слышишь, как Шайтан воет, мама Лёна?
Почему кругом все умирают? Почему?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Рубэн Мартиросян впервые вышел в госпитальный сад не на костылях, а просто с палкой в июле, и через несколько дней главврач, полковник, разрешил ему пойти погулять по Москве.
Московское небо было Рубэну уже хорошо знакомо, особенно предвечернее, покрытое аэростатами, но в городе он еще не был.
Рубэн сказал однажды своему соседу по палате, капитану, когда они сидели вдвоем на лавочке под деревьями госпитального сада, что ему кажется, будто и сам он и капитан опустились на дно аквариума, окруженные водорослями, а там, наверху, на поверхности зеленовато-голубой глади застыли рыбы всех величин, зоркие, терпеливые, и ждут своей добычи.
Капитан поглядел на небо, полное аэростатов, на деревья и на огонек своей цигарки и ответил, что не устает удивляться тому, какие мысли обуревают старшего лейтенанта, однако, действительно, нельзя не согласиться, что аэростаты смахивают на рыб.
— Москвичи могут спать спокойно, — сказал капитан.
Рубэн промолчал. Ему почудился упрек в словах капитана: а он, Рубэн, какого черта он сидит здесь в госпитальном аквариуме, защищенный со всех сторон, когда ему, по сути дела, уже пора обратно на фронт? Добро сам капитан, тот по своему состоянию еще вынужден здесь оставаться, а он, Рубэн, ведь может сражаться как художник в любой фронтовой газете, поскольку в строй, конечно, больше никогда не возьмут, с этим — всё.
Ему часто вспоминалась прибаутка, слышанная еще под Сталинградом: «Тот инвалид, кто без башки лежит…»
С этих позиций ему, конечно, очень повезло: голова целехонька, и сам живехонький в это погожее солнечное третье военное лето, и хорошо, что пострадала правая нога, а не правая рука.
Без руки ему и впрямь пришлось бы возвращаться в Ереван списанным подчистую, а это было бы уж просто ни на что не похоже: провоевать все самые тяжелые годы, а теперь, когда полчища врага покатились на запад, — сиди тут!
Рубэн, конечно, сильно стосковался по дому, по матери, сестрам и братьям, по «мастерской», и по старой смоковнице, и по родной кавказской земле, и по родному кавказскому небу… ну где еще такое сыщешь? где? скажите?.. но было бы все же обидно до слез возвращаться домой в самый интересный момент.
Еще в июне он стал тренироваться ходить с палкой по коридорам и палатам. К тому времени у него уже накопился ворох карандашных набросков соседей по палате и медсостава: нет, он не забыл своего дела, научившись другому — гнать врага с родной земли.
Бумагу ему приносил полковник — жесткую, шероховатую, будто задымленную.
— Вам действительно так не терпится обратно? — дивился полковник, когда Рубэн приставал вновь и вновь все с одним и тем же.
Полковник был стар, а художник со своими рисунками, которые валялись во всех углах, веселого нрава, всегда приветливый, ребячливый какой-то, выдумщик; никому не хотелось с ним расставаться. Его любили и раненые и санитары, хотя он ни с кем особенно не сближался и предпочитал одинокие прогулки по саду; ему разрешалось входить в кабинеты врачей когда вздумается, курить свою трубку где не положено, и мыться в душевой в любое время дня и ночи.
— Просто пора кончать, — отвечал Рубэн полковнику, — надоело.
— Что надоело?
— Война, конечно. Скорее ее надо кончать, товарищ полковник, закругляться. Но для этого каждый поработать обязан, каждый на счету. Все на фронт, кто только жив и в состоянии что-то делать. Тогда и расправимся наконец. Я не люблю воевать, никто не любит. Надо кончать — и по домам. Товарищ полковник, а хотите, я распишу госпитальную кухню помидорами и огурцами, красный уголок — красными маками, а на потолке в вестибюле изображу нашу солнечную систему и красный самолетик, который запросто летает на Луну?
В тот день было жарко и солнечно и все сверкало на Рубэне Мартиросяне: начищенные сапоги, золотые погоны, два ордена, три медали и карие, в тени густых ресниц глаза.
Хотелось, правда, одеться во все легкое, белое, просторное и чтоб левая нога была обута в парусиновую туфлю.
А в общем, все сложилось здорово, — ведь мог же он попасть не в московский госпиталь, а в любой другой, в любом другом городе, и когда бы еще повидал столицу?
Рубэн влез в битком набитый трамвай, чтоб доехать до станции метро и попасть в центр.
Второй том новой, полной – четырехтомной версии воспоминаний барона Андрея Ивановича Дельвига (1813–1887), крупнейшего русского инженера и руководителя в исключительно важной для государства сфере строительства и эксплуатации гидротехнических сооружений, искусственных сухопутных коммуникаций (в том числе с 1842 г. железных дорог), портов, а также публичных зданий в городах, начинается с рассказа о событиях 1842 г. В это время в ведомство путей сообщения и публичных зданий входили три департамента: 1-й (по устроению шоссе и водяных сообщений) под руководством А.
В 1940 году в Гааге проживало около восемнадцати тысяч евреев. Среди них – шестилетняя Лин и ее родители, и многочисленные дядюшки, тетушки, кузены и кузины. Когда в 1942 году стало очевидным, чем грозит евреям нацистская оккупация, родители попытались спасти дочь. Так Лин оказалась в приемной семье, первой из череды семей, домов, тайных убежищ, которые ей пришлось сменить за три года. Благодаря самым обычным людям, подпольно помогавшим еврейским детям в Нидерландах во время Второй мировой войны, Лин выжила в Холокосте.
«Весна и осень здесь короткие» – это фраза из воспоминаний участника польского освободительного восстания 1863 года, сосланного в сибирскую деревню Тунка (Тункинская долина, ныне Бурятия). Книга повествует о трагической истории католических священников, которые за участие в восстании были сосланы царским режимом в Восточную Сибирь, а после 1866 года собраны в этом селе, где жили под надзором казачьего полка. Всего их оказалось там 156 человек: некоторые умерли в Тунке и в Иркутске, около 50 вернулись в Польшу, остальные осели в европейской части России.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дневники Максимилиана Маркса, названные им «Записки старика» – уникальный по своей многогранности и широте материал. В своих воспоминаниях Маркс охватывает исторические, политические пласты второй половины XIX века, а также включает результаты этнографических, географических и научных наблюдений. «Записки старика» представляют интерес для исследования польско-российских отношений. Показательно, что, несмотря на польское происхождение и драматичную судьбу ссыльного, Максимилиан Маркс сумел реализовать свой личный, научный и творческий потенциал в Российской империи. Текст мемуаров прошел серьезную редакцию и снабжен научным комментарием, расширяющим представления об упомянутых М.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.