Париж с нами - [39]

— Понимаешь, — внезапно говорит Поль, — хотя нам и пришлось попотеть с рыбой, в глубине души я рад, что твоей жены не было дома.

— Почему?

Поль отвечает не сразу. Он начинает издалека, с незначительных слов.

— Да так. Мы с тобой познакомились поближе… А кроме того, честно говоря, мне было бы неприятно при твоей жене спорить с тобой, критиковать тебя.

Эта фраза о чем-то напоминает Анри. Но о чем, ему сейчас некогда раздумывать.

— Полетты нечего стесняться. Можешь ей говорить все, так же как мне. Я от нее ничего не скрываю… А ты женат?

— Нет, но…

— Собираешься… Коммунистка?

— Конечно.

— Почему, конечно? Даже если бы она была беспартийная, это еще ровно ничего не значит. Вот Полетта вначале тоже не была коммунисткой, а знаешь, тем не менее…

И все в этом же роде. О пароходе, о демонстрации, о предстоящих делах — обо всем этом говорили не переставая все утро и будут говорить весь остаток дня. Полчаса на завтрак не бог весть что. К тому же они знакомятся друг с другом, как сказал Поль. А это не так уж бесполезно, как может показаться.

Да, что же я собирался рассказать Полетте? Начистоту…

Мы сидели в «Глотке»… Был с нами и Дэдэ. Дэдэ сказал… Ах да, вспомнил. Во мне поднялось что-то вроде ревности. Придется отложить исповедь на вечер. Не при Поле же… Только этого не хватало… говорить, что меня передернуло, когда Дэдэ предложил оставить нам в помощь Поля…

— Знаешь, Поль, я заметил… правильно я тебя называю?

— Да, меня зовут Поль Верье.

— Знаешь, я заметил еще утром, а потом во время демонстрации, ты молчишь в моем присутствии. Как только я бросил руль, ты немедленно взял в свои руки все руководство, словом, встал на мое место, я это видел. А потом снова замолчал. Почему?

Анри пришлось сделать большое усилие, чтобы все договорить до конца. Нелегко задать такой вопрос!

— Это ведь твое дело, а не мое. И мне лучше было молчать.

— Со мной не стесняйся.

— Я не стесняюсь, будь уверен. Отстранился я только потому, что ты, как Дэдэ правильно заметил, знаешь местные условия лучше нас. Если бы я обнаружил что что-нибудь делается не так, я бы тебе сразу об этом сказал. А когда все идет хорошо и я могу придраться только к мелочам, зачем мне вертеться у тебя под ногами? По себе знаю, как это мешает…

И тут же, без всякого перехода, Поль предлагает:

— А не приняться ли нам за устрицы?

Видно, опять из тех же соображений: никакого театра, никакого кино… Все должно быть буднично, на уровне повседневной жизни. Анри вдруг вспомнил — он даже сам удивляется, что впервые с утра об этом вспомнил, — ведь Поль член бюро федерации. Поль — крупный партийный работник. Не то что Анри, который даже не член комитета федерации. Жильбер, тот тоже был членом бюро федерации… Обычно Анри, соприкасаясь с более ответственным, более зрелым товарищем, который, как ему кажется, проверяет его, теряет почву под ногами и чувствует себя не в своей тарелке. Сегодня впервые, пожалуй, с ним этого не произошло. Отчего? Поль держится очень просто — может быть, в этом дело? Анри все утро был в своей стихии, а Поль — нет, возможно и это сыграло роль. Повлияла ли утренняя история с листовкой, когда Анри при поддержке Дэдэ выправил текст Поля? Скорее всего, все вместе. Во всяком случае, Анри чувствует себя с Полем совершенно непринужденно. Он сейчас это осознал, и все предстало перед ним в новом свете, а в первую очередь сам Поль.

— Чтобы полюбить эти ракушки в сыром виде, надо их съесть штук пять, — говорит Поль. — Они не сразу нравятся. Хорошо бы начинать с пятой! А первые даются с трудом, хоть я и хвалил; слишком у них непривычный вкус…

В самом деле, чем дальше, тем слабее становится спазма где-то там в желудке, и постепенно Поль начинает есть ракушки с настоящим удовольствием.

Куда же запропастилась Полетта?

— Знаешь, Поль, до чего же нехорошие чувства еще иногда пробуждаются в человеке. Сегодня утром, например…

Как это у него вырвалось? Он подумал о Полетте и сразу заговорил о том, что собирался ей рассказать вечером… Вот тебе чудесный способ наказать себя. Возможно, из самых лучших. Разве легко без чужой поддержки наказать себя, перевоспитать себя? Наверное, его любовь к Полетте, желание быть достойным любимого существа, помогают самокритике… На кого же ему опереться, как не на Полетту? Опереться, но не повиснуть на шее, само собой разумеется, Полетта не богатырь. А почему именно на Полетту?.. Почему не на товарища? Разве только любовь способна помочь? Нет. Разве она тебе придает решимости? С Полеттой он может поделиться такими вещами, о которых никогда не скажет товарищу. Ей он может рассказать о своих личных переживаниях, обо всех трудностях, о своих слабостях, в которых и себе-то не всегда до конца признаешься. Так любовь может служить мостиком между твоим внутренним миром и партией… Любовь и сознание, что рядом с тобой любимая жена, могут помочь тебе воспитать из себя полезного для общего дела коммуниста… Это все так, но почему только любовь?.. Рассказать Полетте — и то надо найти в себе мужество… Вот это мужество и заставляет нас двигаться вперед… А почему же не сделать еще один шаг? Ведь утренние переживания имеют прямое отношение к Полю… Почему же ему не узнать о них?.. Странный ты коммунист! Решаешься сказать жене, да и то с трудом… А вот от товарища, которого это касается, скрываешь. Притворяешься безупречным. Тем, что ты молчишь, ты обманываешь… Лицемер!.. А еще коммунист… Ну!