Париж с нами - [33]

А ведь чего только не приходится им выслушивать! Да и глядеть сквозь решетку на все эти жесты, еще более красноречивые, чем слова, тоже несладко!

Со всех сторон несется:

— Американцы!

— Американцы!

А один старик упорно, через каждые три шага, выкрикивает:

— Go home!

И за ним со смехом, правда, натянутым, подхватывают эти слова и другие. Так они идут до самых ворот.

Как удачно, что вся эта толпа стоит вдоль тротуара. Лучшего нарочно не придумаешь! Конечно, при желании, охранники могли бы оттеснить и рассеять толпу еще до прихода демонстрантов, но они этого не сделали, и теперь у них почти нет возможности атаковать колонну в лоб, помешать ее продвижению.

Демонстрация дошла до ворот и остановилась. Охранники продолжают бездействовать. Правда, основная группа, преграждающая вход, готовится к обороне, но в наступление не переходит. Их поведение сбивает демонстрантов с толку.

Надо признать, мы частенько допускаем крупную ошибку: тактика вырабатывается в зависимости от поведения противника, а не своего собственного. Вот и сегодня так произошло: демонстрация оказалась на круглой площади, к которой с двух сторон подходят улички, а на них, как еще раньше было известно, стоят грузовики с охранниками; теперь моторы уже заведены. Типичная мышеловка, из которой может быть только один выход: отступить назад… как, впрочем, из всех мышеловок.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Поль был с ними

Немедленно образовался боевой штаб: Анри, Робер, Макс, Франкер и Клебер, который только что примчался весь в мыле. Ему пришлось сделать большой круг, чтобы присоединиться к демонстрации с другого конца, так как он не хотел под самым носом у полицейских идти по бульвару Себастьен-Морнэ. Добежав до колонны, он стал пробиваться через нее вперед, обгоняя человека за человеком… «Разрешите, товарищи…» Что это с ним? Может, нам зашли в спину, раз он удирает, удивлялись вокруг… В штаб вошли, конечно, и Рубо, и Брасар, и какие-то незнакомые металлисты, и еще много народу — все стоящие вокруг, так как штаб создавался тут же на месте, среди демонстрантов.

Анри озабочен. И недоволен. Чем — он еще сам хорошенько не понимает.

— Конечно, о том, чтобы пробиться в порт, не может быть и речи, — заявляет Рубо.

— Да, нечего и думать!

А жалко! Демонстрация бурлит вовсю, возгласы, пение. «Марсельезу» подхватывают все, ее поют под самым носом у охранников, поют не только демонстранты, но и вся толпа.

И площадь скандирует:

— А-ме-ри-кан-цы в А-ме-ри-ку!

— А-ме-ри-кан-цы в А-ме-ри-ку!

И все же пробиться в порт действительно невозможно. Охранников слишком много, они стоят сплошной стеной. Пойти на это сегодня — значит наверняка потерпеть поражение, к чему?.. Весь пыл пропадет даром, демонстрация принесет только разочарование.

Как всегда находится с десяток рабочих, которые подступают почти вплотную к охранникам, словно хотят помериться силами с их первыми рядами. Те занесли над ними ружья, а сзади начинает напирать толпа… Эти ребята похожи на вырвавшиеся из костра языки пламени, но… хотя нельзя сказать, что они действуют без особого энтузиазма, однако уверенности не чувствуется, а пусти этих же металлистов в бой, они бы дрались насмерть. Совершенно ясно: одни рабочие верфи и докеры, которые сбежались сюда со всех сторон, даже если к ним присоединится вся толпа, все равно ничего не смогут сделать, — сил недостаточно.

Это-то и мучительно.

Все это мучительно — и бесцельные выпады против охранников, выпады, которые служат только для поддержания чести, и гогочущие офицеры-охранники, которые стоят между вторым рядом своих войск и основными силами. Только что, когда демонстрация выходила на площадь, офицеры показывали друг другу руководителей, шедших во главе колонны. Больше всего их заинтересовал Анри. Макса они тоже заприметили. За сегодняшний день он им порядочно намозолил глаза: в порту во время вербовки, потом на собрании в столовой и теперь здесь… Сейчас офицеры радостно зубоскалят. Правда, удивляться нечему, они всегда ухмыляются, даже тогда, когда им грозит полное поражение. Хотя, будьте спокойны, в сорок восьмом году им было не до смеху, когда их побили стачечники. Но теперь они чувствуют неуверенность демонстрантов, их ощущение собственного бессилия перед охранниками, и предвкушают победу.

Может быть, именно этим ощущением бессилия перед врагом и порождено недовольство Анри. Он и сам не может разобраться…

— Необходимо срочно принять решительные меры, — говорит он. — Иначе весь заряд пропадет даром. Этого нельзя допустить.

Что же случилось? Почему все оказалось напрасным? Ребята с верфи сделали все, что могли, даже больше. Приди такая мощная колонна на Первомайскую демонстрацию — все бы ахнули. Обычно их раз в пять-шесть меньше. А какое воодушевление, как организованно шли, как гордо несли знамена, и, вдобавок ко всему, за ними следом ехали еще три автобуса!.. Да, нельзя ли использовать эти автобусы? Пустить их вперед? Можно, конечно, но людей они не заменят. И потом — что делать дальше? Ну, допустим, прорвемся мы в порт, а как же там нам поступить? Мол ведь тоже охраняется. А пароход еще не начали разгружать. Против чего мы будем бороться? Это была бы символическая борьба. Трагедия именно в том и заключается, что вся эта великолепная демонстрация не имеет перед собой никакой цели. Трагедия еще и в том, что ничего другого нельзя было предпринять. О чем тут говорить? Противник все продумал, выбирая канун Нового года…