Париж от Цезаря до Людовика Святого. Истоки и берега - [37]

Серебряный денье Гуго Капета

V. Работа веков

Базилика Сугерия

«При молодом короле – старый министр» – таким мог бы быть девиз следующего царствования. Самым великим человеком Парижа, самым великим человеком Франции во времена Людовика VII был вовсе не король. Самым великим человеком той эпохи был аббат Сюжер, или Сугерий.[263]

Хлипкий на вид, слабого здоровья, но наделенный какой-то особой трезвостью взглядов, фантастической памятью и удивительной в столь тщедушном теле энергией, Сугерий стал первым в ряду министров, глубоко преданных общественному благу. Он был первым из тех, чья власть дополняла королевскую в тех многочисленных случаях, когда государство находилось в руках бездарного или недееспособного короля. Еще совсем молодым Сугерий проявил себя как рачительный администратор, и как смелый военачальник, готовый защищать имущество монастыря и королевские законы с оружием в руках, он продемонстрировал при этом такие незаурядные способности, что Людовик VI, сделав монаха членом своего Совета, поручил ему управление всеми церковными делами. Это был чрезвычайно высокий пост, потому что в то время церковь, морально и материально, участвовала во всей общественной жизни страны. И в то же время она переживала тяжелый кризис: это был период антипап, период первой «реформы», той самой, что обрушилась на нравы клира и пыталась реорганизовать капитулы. Сугерию пришлось четырежды съездить в Рим, и вскоре он уже во всем разобрался и стал во всем принимать участие.

Получив в наследство от отца объединенное королевство, послушную армию, здоровую финансовую систему, Людовик Младший получил вдобавок еще и этого выдающегося служителя государства.

Целью политики Сугерия было поставить в прямую зависимость от центральной власти как можно больше людей, городов, видов деятельности, учреждений – отсюда массовое распространение «городских хартий» – грамот, превращающих города в свободные коммуны, – такие грамоты жаловались сеньорами и утверждались королем, в силу чего общинные земли оставались у него под контролем; отсюда создание новых населенных пунктов, так называемых городов буржуазии, находящихся в прямом подчинении у короля (почти все населенные пункты, носящие название Вильнёв); отсюда признание королем профессиональных объединений и четкое определение условий деятельности в каждой профессии.

Первой профессией, получившей таким образом документ, свидетельствующий о законности ее существования и определяющий правила ее «жизни», была древняя профессия морских купцов, ведущая свое происхождение от перевозчиков товаров по реке времен Лютеции. Следующими оказались галантерейщики – условия обустройства лавок и самой торговли для них были утверждены в год восшествия на престол Людовика Младшего. Следующую грамоту получили мясники, а за ними – все, кто имел дело с кожей, и тут оказалось целых пять разновидностей ремесла: от сапожного до выделки кож лайковым дублением (кстати, где обосновывались члены профессионального братства по последней профессии, становится ясно из названия набережной де ла Гранд-Межиссери[264]).

Чтобы побороть пороки организации или, точнее говоря, дезорганизации страны при феодализме, Сугерий стремился «роялизовать», то есть передать под непосредственную власть короля, как можно больше областей жизни французов, создавая в этих областях юридическую и административную базу. Это был человек прогрессивный, далеко обогнавший свое время, и при этом очень мудрый, терпимый и склонный к мирному разрешению проблем.

Лучше бы Людовику VII послушать Сугерия, когда тот не советовал ему выступать во Второй крестовый поход! Впрочем, вначале все были против этой идеи, зародившейся у короля и близкой одному королю. Крупные сеньории, сильно потратившиеся на первую священную войну, сохранили о ней лишь горькие воспоминания. Папа вел себя более чем сдержанно. Даже святой Бернар, кипучий святой Бернар, и тот не одобрял нового Крестового похода и отказывался выступать с проповедями в его пользу, пока не получит ясного и недвусмысленного приказа из Рима.

Но Людовик Младший заупрямился. Хотелось ли ему своей личной славой затмить память об отце, по сравнению с которым он сам был фигурой весьма незначительной? Или, может быть, он с трудом терпел чересчур явное превосходство своего министра? Или мечталось ему завоевать уважение супруги, Алиеноры Аквитанской, которая стала нескрываемо охладевать к нему и скучать с ним? Или он, будучи чрезвычайно набожным, на самом деле считал своим христианским долгом бросить в бой все военные силы Франции ради того, чтобы поддержать существование немыслимого латинского королевства в Святой земле? Вероятно, все смешалось в голове этой посредственной личности, и, что бы ни главенствовало, он с упорством честолюбца настаивал на необходимости Крестового похода, пусть даже он отправится в него один, если уж придется.

И тогда папа Евгений III[265] – дабы не казалось, будто он стоит в стороне от защитников веры, – без всякого энтузиазма подписал буллу, предписывающую «взять крест», и Бернар начал свои проповеди, и… и дальше произошло то, что часто случается, когда талантливого человека собственный успех заносит дальше, чем ему хотелось. Пылко – иначе не мог, такова уж была его натура – защищая то, против чего сначала воевал, он черпал из чужого воодушевления собственное, и убеждение, которое он проповедовал, постепенно становилось его убеждением, а Крестовый поход – его походом куда в большей степени, чем походом короля.