Париж на тарелке - [33]

Я поднимаюсь из метро, выхожу на Ла-Мот-Пике и обнаруживаю, что сильно похолодало. На станции несколько выходов, и на этот раз, видимо для разнообразия, я попал правильно, поэтому оказываюсь именно там, где и хотел. На углу — ресторанчик «Буке дё Гренель». Тут я сидел с друзьями вечером накануне свадьбы. Напились мы страшно. Нельзя сказать, что в семидесятые я часто заглядывал в это заведение, не тянет туда и сейчас. Меня переполняет сочувствие к толстяку в резиновом фартуке возле ресторанчика. Толстяк стоит под красно-желтым навесом и торгует нормандскими устрицами. Валит густой снег. Он падает огромными хлопьями-перьями, словно где-то наверху распороли гигантскую подушку. Я сворачиваю направо и направляюсь по бульвару к реке.

Вместо того чтобы пересаживаться на другую линию и ехать еще остановку, обычно я выхожу и иду пешком. Сейчас расстояние кажется куда как более коротким, чем в семидесятые. Впрочем, надо отдать должное, тогда я возвращался около полуночи, после того как девять часов кряду переводил французские новости о заложниках, террористах в Мюнхене и о безумии, творящемся на Ближнем Востоке. Сколько раз я несся через кабинеты, распихивая толпу, с очередной новостью-молнией о трупах, покушениях на убийство политических деятелей, палестинцах и израильтянах.

Домой я приходил уставший и черный, как шахтер после дня в забое. В те докомпьютерные времена представители лишь двух профессий возвращались вечерами такими чумазыми: шахтеры и журналисты. Мы были вооружены печатными машинками и вовсю пользовались копирками.

Я прохожу мимо маленького магазинчика, где когда-то один мудрый старичок чинил радио. Он носил очки в роговой оправе, которые, казалось, были больше его лица. Однажды, когда я зашел забрать наше радио, он сказал мне, что осваивает починку телевизоров. Естественно, черно-белых. Магазинчик закрыт, а вывеску сняли. Надо полагать, уже довольно давно. Что на ней было написано? «Ремонтные работы Вальдеса»? Или Вальдива? Впрочем, насколько я могу судить, на этой улице закрылись многие лавки. Дела здесь явно шли под гору. Понять не могу почему.

Прохожу мимо ресторанчика на углу. Сюда я сводил своих родителей, когда они впервые приехали в Париж. Приглядевшись, понимаю, что ресторана теперь здесь тоже нет, на его месте — агентство недвижимости. Я принимаю решение сделать небольшой крюк. Снег замерзает, тротуары становятся скользкими, а машины ползут с черепашьей скоростью. Прохожу мимо станции «Дюплекс». (Название ее — «Dupleix», но говорят не «Дюплэ», а именно «Дюплекс». Имена собственные во французском произносятся чаще всего полностью, особенно бретонского происхождения, как это, а согласные не опускаются.) Я делаю еще несколько шагов и оказываюсь у дома номер один по рю Клодьон. Здесь прошли три года моей жизни.

На углу по-прежнему располагается знаменитый хлебный магазин «Пуалан». Он был второй по счету в империи «Пуалан» и открылся незадолго до того, как я переехал в квартиру над ним. Пьер Пуалан открыл первую пекарню в 1932 году на улице Шерш-Миди в шестнадцатом округе. В послевоенные годы он стал противником хлеба, производящегося фабричным способом, сделав ставку на мучные изделия ручной работы, приготовленные по старинным рецептам. В 1970 году дело перешло к его сыну Лионелю.

Магазин расположен аккурат на том же самом месте, что и раньше. На стене, сложенной из узких, коричневых кирпичей, красуется барельеф с изображением мельницы. Примерно на расстоянии семи-восьми метров от моей кровати располагались духовки «Пуалана», согревавшие все здание из ночи в ночь. Зимой было просто здорово. Мы никогда не мерзли. При этом мне не нравился хлеб, производившийся в пекарне подо мной, хотя для его приготовления в ход шли живые дрожжи, размолотая жерновами мука из цельного зерна, а сам хлеб выпекали в печах, которые топились настоящими дровами.

Сегодня я покупаю несколько самых своих любимых лакомств: маленький слоеный пирожок с яблоками и крошечную плетенку, напоминающую формой пуговицу. Как-то раз мне довелось встретиться с Лионелем Пуаланом в Австралии, и я рассказал, где жил в Париже. К моим словам месье Пуалан отнесся без особого интереса; более того, он показался немного раздражительным. Кто-то из сопровождавших подарил мне подушку в форме хлеба.

Сегодня две дюжины печей и сорок поваров ежедневно выпекают тысячи хлебов и булок, которые расходятся по сотням магазинов и ресторанов Парижа, а также вывозятся за рубеж.

В 2002 году Лионель Пуалан вместе с женой и собакой погибли в авиакатастрофе — его вертолет врезался в воду у берегов Бретани. Они летели в свой загородный домик на маленьком острове.

Пирожок с яблоком — великолепен: тесто слоистое, воздушное, а начинка из тертых яблок с примесью мускатного ореха выше всяческих похвал. Я съедаю плетенку, поглядывая на маленький балкончик и окна моей бывшей квартиры. Она совсем крошечная, но как же нам там было хорошо. Сейчас мне жаль, что я так и не смог приучить себя много фотографировать.

Дальше мой путь лежит под перемазанным голубиным пометом виадуком. Обычно здесь шумит уличный рынок, но сегодня вокруг тишина. Я отправляюсь по рю Лурмель — улице, на которой традиционно располагается довольно много приличных продуктовых магазинов. Преодолев пятьдесят метров по бульвару, миную отличную сырную лавку, кондитерский магазин, великолепный рыбный, затем мясной и нескольких лавок с мясными закусками.